Некоторое время назад каждое утро по требованию наследниц я начала рисовать для них узнаваемый портрет отца. Особенно на этом занятии настаивала Ульская, научившаяся умильно произносить слово «Папоооо!» Изображения копились, пока в один из дней мы не сели за аппликации, и я по приколу вырезала пару Диминых ростовых портретов. С этого момента в топе Ульяниных любимых игрушек появилась новая — бумажный отец, который стал сопровождать маленького человека буквально везде.
Она уморительно нажимала им кнопки лифта, открывала подъездные двери, брала на прогулки и что-то вещала на своём малопонятном ульском, видимо, проводя экскурсии по достопримечательностям Митина.
Понятно, что очень скоро бумажного папу пришлось частично залатать скотчем, чтобы продлить его дни.
Ульяна очень внимательно следила за моими манипуляциями, сама приносила очередную случайно оторванную конечность на реставрацию, но продолжала всюду таскать за собой и восхищаться отцовскими достижениями. Каждой «нажатой» им кнопке надлежало радоваться, каждой поездке с горки — аплодировать, после каждого приема пищи — умывать вне очереди и т.д.
Короче, я быстро привыкла к тому, что у меня +1 подопечный, и как-то перестала фильтровать базар. Ровно до конца прошлой недели, когда во время прогулки уже изрядно потрёпанный и точно нагулявшийся папа лишился руки, потому что Ульяна слишком бурно махала ей общительным тётушкам на площадке. Вскоре папа и вовсе порвался пополам.
Моцион наш близился к завершению, я копалась в коляске, утрамбовывая в неё игрушки и прочий хлам, и заодно утешала Ульскую.
Малыш, говорю, ничего страшного, у папы естественная амортизация. Он с тобой наприключался, да и близнецы его потрепали, насмотревшись на тебя. В общем, этот папа кончился. Но ничего страшного, я тебе нового склею...
Монолог мой прервало возмущённое фырканье сбоку. Оказалось, за коляской-танком стоит молодая ячейка общества с ребенком наперевес. Бумажную куклу, ясное дело, не видят, зато меня, утешающую пригорюнившуюся Ульскую, очень даже да. Семью эту я уже видела прежде. Женщина-мать оттуда однажды подкатила ко мне, мечущейся между тремя качелями, чтобы спросить, мать ли я раскачивающимся и вопящим дурниной кулькам. Прям мать? И это все ваши? Все трое? Они что, тройняшки? Я не понимаю, как у вас сил хватает. Вы слишком хорошо выглядите для мамы тройни. Я думала, вы няня, говорила она. Но поскольку я такие беседы обычно не поддерживаю, быстро слилась.
На этот раз молодая мать выступила с обличением:
— Склеить нового папу?!? Так вот зачем ты на детские площадки ходишь! Надела, понимаешь, свои кожаные брюки в облипку!.. Я за тобой давно смотрю, бесстыжая. Хоть бы лифчик одела, а ещё мать называется!..
— Надела, — на автомате поправила я. — Лифчик — надела. Бы. Но мне не на что. И у меня ребёнок страдает — куклу отца порвал, а вы орёте и его ещё больше пугаете. Короче, девушка, с такими проблемами, как ваши, сразу к специалисту. А мы пойдём за скотчем.
Я опрокинула воображаемый стаканчик, свистнула наследниц и покатила домой.
Теперь у нас в арсенале есть три заламинированных в липкую ленту отца и ещё два запасных. А на ту площадку я возвращаться побаиваюсь.
* * *
Застала утром Диктатора моего сердца за сборами: человек Ульяна деловито ходил по кухне и запихивал в пакет из-под хлеба оставшиеся после завтрака быстрые углеводы.
Поскольку я уже привыкла, что Ульский то и дело пакует вещмешок на выход по Серьёзным Малышковым Делам (насмотревшись на мой и Димин рабочие рюкзаки), то значения этому факту не придала. А зря.
Душа моя, говорю, Ульянушка, а куда мы, собственно, идём? Пускать соплю ни ты, ни близнюки не перестали, садик оправляется после вашего почти двухнедельного регулярного посещения, а гулять я как-то не собиралась: проще дома помёрзнуть. В ответ мне молча предъявили магнит с изображением утки, а затем два сапога, надетые, правда, на руки, но так проще, я уже поняла.
Близнецы тем временем пыхтели и материли друг друга в коридоре, помогая надеть комбинезоны и перчатки.
Ну, говорю, ладно. Утки так утки. Только где же я вам найду подснежники посреди зимы? В смысле, может голубей пойдём отравим? (В голове сразу зазвучал бриллиант Лерера «Poisoning pigeons in park», всем рекомендую, кстати).
Ульяна направилась в ванную, достала резиновых уток, добавила их в мешок с хлебобулочными отходами, а затем принесла мне мои кроссовки. В зубах (руки и ноги уже были заняты).
Так началось наше путешествие к пруду в селе Рождествено, который сейчас переживает виток реновации, а потому переполнен скучающими без кормильцев кряквами. Натурально, когда мы туда добрались, я была уверена, что меня сожрут утки, а я даже не успею черкнуть об этом в фейсбук. Детей птицы разумно обходили за километр, потому что дети умеют звукоподражание: вообразите звуки человека, умирающего от туберкулёза. Да, примерно так в исполнении наших гномов звучит ласковое «кря-кря». Хорошо, что свиней поблизости не было. То, как наследницы произносят «хрю-хрю», я всё мечтаю записать и продать какому-нибудь режиссёру хорроров.
Короче, отлично погуляли, заодно девицы нашли единственную лужу на нашем пути, а также впервые услышали колокольный звон (в селе находится очень симпатичная и достаточно старинная церковь). Вели они себя при этом, правда, как укурки на рейвах, но я уже привыкла, что мои дети обожают танцевальную импровизацию (и отдельно — Кита Флинта, вечная ему память).
В общем, завтра опять пойдём.
* * *
Ценить тёплые деньки меня, несомненно, научила подопечная ясельная группа. Летом оно как — трусы поправил, носки надел, тапки натянул и бегом приключаться.
Теперь не так. Теперь, после того как три слишком самостоятельных человека побьются в истерике, запутавшись во флисе, я чуть-чуть помогаю им его надеть. Потом наступает черёд перчаток. Затем — обуви (сами, только сами, не трогай, не подходи, ай, какая я молодец, только правый с левым перепутала, молнию на сапоге в перчатках застегнуть не могу, сними перчатки, надень перчатки), шапок (я шапки не люблю, но девушки сами их надевают и помогать не дают вообще), потом верхнего комбинезона (штрипки на обувь только сами, не тронь, уйди, ах, ничего не получается, жизнь кончена, кстати, сними перчатки, они мешают, надень перчатки).
Затем обычно Ульяна и Варя вспоминают, что оставили в детской самые необходимые игрушки и уходят паковать рюкзаки (вчера вынесли на пленэр все кубики с цифрами, а также конструктор-ёлочку, которую с нескрываемым превосходством собирали и разбирали на площадке раз тридцать). Полина к этому моменту томно падает на пол и всем видом показывает, что лично она погуляла и все равно, что думают окружающие.
Я одеваюсь, проверяю прогулочную сумку, которую Ульская до отказа набивает водой, печеньем, влажными салфетками и чем-нибудь необычным вроде рожков для обуви, и осторожно сообщаю, что мы готовы.
И тут главное ничего не сделать самой: за право открыть и закрыть дверь, вставить и повернуть ключ, выкатить коляску к лифту, открыть и закрыть дверь холла и нажать кнопку лифта у детей обычно разворачивается кровавая бойня.
Дни, когда мы покидали этаж молча, можно пересчитать по пальцам одной руки, и получилось это лишь потому, что Вареника удавалось отвлечь мусорным пакетом, Полину — выносом игрушек, а Ульская погружала лицо в сумку с продзапасами и вела себя как конь с мешком овса на морде.
Дальше — больше. Кнопку вызова лифта все нажимают по очереди, даже если он уже стоит на этаже, запускают адскую машину вниз тоже все (а Ульяна ещё и игрушкой, которую ведёт гулять), открыть и закрыть двери (хотя на них стоит доводчик) должны тоже все трое, и к моменту, когда мы наконец оказываемся на твёрдой земле, я борюсь со стойким чувством, что лично я уже точно погуляла, причём успела ещё и позаниматься зарядкой и поднятием тяжестей.
Тут главное — пережить финальное сражение формата «Должен остаться только один» за право ехать в верхнем прогулочном блоке. Сидеть в нём скучно и неудобно, зато можно вволю поговорить со мной и обсудить все достопримечательности района, остающиеся позади.
Короче, проживая этот фан дважды в день, я часто думаю, что на свете остаётся всё меньше вещей, способных вывести меня из душевного равновесия.
Читайте также:
