У Оксаны текли слезы. Забор кончился, дети высунули лица сквозь решетку и продолжали вдогонку кричать. Тогда Оксана Кузнецова дала себе слово, что придет в детский дом еще раз. Так и случилось. Она не подозревала, что ее ждет.
Материал был впервые опубликован в 2018 году.
Ты когда-нибудь приедешь еще? Забери меня!
Когда было землетрясение в Армении, по Советскому Союзу распространяли информацию, что много людей погибло, дети остались без родителей. И был призыв: кто примет в семью ребенка? Мы все приходили из школы и уговаривали родителей забрать детей, я своим предлагала тоже, они отказывались, говорили, что нет возможности. И тогда я решила, что, когда вырасту, у меня обязательно будет ребенок, у которого нет родителей, я его заберу из детского дома.
Потом я вышла замуж и поняла, что не только я одна должна хотеть, но и мой муж тоже. Когда у нас родился второй ребенок, мы смотрели передачу по телевидению, посвященную теме сиротства. Он тоже проникся и сказал, что да, мы заберем ребенка, когда появится возможность.
У нас был разговор про деньги, он переживал, что их не хватит. Я ему рассказала, какие выплаты получает приемная семья. Я вела бюджет и знала, сколько мы тратим на своих детей. Выплаты на приемных примерно были равны этой сумме, то есть она была достаточной.
Муж мне говорил еще: «Оксан, ты же понимаешь, что я все время на работе, я не в состоянии заниматься детьми. Я тот человек, который должен зарабатывать деньги. Смотри, рассчитывай на свои силы, я только папа по выходным в основном».
Сначала мы думали, что заберем маленьких детей. Потом наши дети попросили ребят постарше, с которыми они могли бы общаться.
На тот момент у старшей дочери была комната и у сына, и они рассчитывали, что появятся мальчик и девочка, которые будут чуть младше их. Мы предполагали, что это будет девочка лет 11 и мальчик лет 6-7.
10 ошибок, которые часто делают родители подростков:
Антон — был единственный мальчик без родных братьев и сестер, со здоровьем, на которое я была готова. Первый раз я его увидела в детском доме. Меня туда привезла подруга: «Ой, такой детский дом, там полно детей. Я в марте забирала, сейчас ты точно найдешь кого-то».
Я спросила, есть ли девочки, оказалось, девочек нет. Есть ли мальчики? Вот есть мальчик Антон.
Я с ним поговорила, спросила, знает ли он буквы. Он прочитал слово «конструктор», то есть на тот момент Антон понимал слияние согласных и гласных букв. Я поняла, что смогу его учить дальше. Это как раз то, что я умею делать.
С решением забрать Антона я пришла к руководству детского дома. Мне сказали: «А вот мы не уверены, берите его пока что на месяц в Москву». На таких только условиях мне его передали. Мы с ним прожили месяц, и потом уже со мной и с ним провели собеседование в детдоме, и только потом мне его отдали окончательно.
Когда мы вышли с ним из учреждения, все дети выскочили и побежали за нами. Это была какая-то всеобщая истерия.
Ты идешь к выходу, они кричат, плачут, воспитатели кричат на них, они не слушаются, бегут за нами в надежде, что я сейчас развернусь и скажу: «Знаешь, Свет, я сейчас тебя заберу тоже».
В общем, они с этими надеждами мчатся, а у меня вот такой ком в горле.
Потом мы вышли, идем вдоль забора, и вся эта толпа детей поворачивает и тоже идет параллельно нам. И они кричат: «Оксана, ты за нами приедешь? А ты когда приедешь? А когда-нибудь приедешь еще раз? Забери меня!» Я иду, плачу, Антон просто спокойно идет, а я не могу.
Мне в этот момент было жалко их всех. Когда забор кончился, эти дети высунули лица сквозь решетку и продолжали нам вдогонку кричать и плакать. Это была ужасная картина, и тогда я поняла, что это не последний ребенок, что я приду и кого-то обязательно заберу еще.
Он лежал на пороге и плакал
Все было в первый раз, все Антону было в дикость. Я обнаружила, что у него не было страха перед чужим, большим миром, он не понимал опасности, спокойно мог убежать куда-нибудь. Новой была вся еда: колбаса, сыр и даже яичница, потому что в детском доме дают омлет. И Антон меня просил на каждый завтрак жарить яичницу, месяца 2 или 3 он ел по утрам только ее.
Он не замечал, что люди вокруг — это профессии. Что существует, допустим, водитель. Когда мы ехали в автобусе, он ехал как бы сам по себе. Есть дворник, который подметает, есть продавец, который тебе продает. Он не понимал, куда уходит папа каждое утро, что папина работа — способ зарабатывания денег. Деньги он тоже открыл, не знал, что они есть.
Мы его привозили в «Ашан», это был некий музей и площадка для обучения. Обучали многообразию вещей.
Вот фрукты, овощи. «Смотри, репка». — «Ой, а что такая маленькая?» Репка же огромная в сказке, а больше он нигде ее не видел. «Смотри, картошка». — «А чего такая грязная?» До этого он всегда видел картошку в супе нарезанную или в виде пюре.
Дети в детском доме научены общаться и удовлетворять потребности за счет ровесников. Я мама, я есть, я хочу играть с ним, а он со мной не хочет. Он ко мне не обращался. Со всеми вопросами Антон шел к Арсению, он был более близок по возрасту. При этом предложение поиграть обычно было чем-то вроде провокации.
Я помню, что Арсений уже не мог с ним никак общаться и сотрудничать, закрывал дверь и учил его: «Не подходи к моей двери». Антон не мог собой владеть.
Он подходил к его двери и просто стоял там. Сеня знал, что Антон стоит за дверью, его это тоже бесило. Он кричал: «Мама, убери его отсюда!» Тогда Антон приползал к двери, чтобы брат не видел его силуэт в стекле.
И он лежал у него на пороге и плакал: «А-а-а-а, Арсений не хочет со мной играть! Я тут никому не нужен!» То, что Арсений не хотел с ним играть — это было трагедией.
Что мы, дураки, что ли?
Дальше я искала девочку, как мы с мужем договаривались, но не могла найти. Мы не готовы были на инвалида или на диагнозы, с которыми я не знала, как жить. Зато вместо одной я увидела троих прекрасных девочек, которые были очень похожи на наших детей.
К тому моменту Антон прожил у нас три месяца. Я этих девочек увидела, и думаю, дай-ка позвоню. В опеке отвечают, что их трое, мы их не делим, дедушка навещает, к тому же итальянцы хотят забрать.
Я позвонила в детский дом, директор подтвердил, что итальянцы готовятся на усыновление. Я перестала беспокоиться и стала просто молиться за этих итальянцев и девочек, чтобы все сложилось у них.
Но позже я позвонила еще раз. И мне сказали, что у итальянцев что-то сорвалось, а девочки по-прежнему в детском доме, мама лишена прав, дедушка навещает и хочет их вроде как забрать, но не забирает. И у меня была молитва такая: «Боже, Ты меня ведешь, помоги мне понять, что это девочки наши».
Тогда я мужу и показала их, говорю, смотри, какие милашки. Он посмотрел видео: «Да, ничего так». Потом я через недельку ему опять: «Смотри, никто не забирает, я молюсь о них и чувствую, что нам надо действовать».
Он говорит: «Слушай, ну я работаю, если ты чувствуешь, что справляешься – забирай».
Потом он ощутил прессинг у себя на работе. Его коллеги говорили: «Ты что, дурак, что ли? Брать чужих детей на воспитание? Живи в свое удовольствие. Хорошо, у вас есть уже один, вы делаете доброе дело, достаточно!»
Какие фразы нельзя говорить детям:
Они мужа подзаводили, и он с новыми аргументами приходил: «Что мы, дураки, что ли?» Я говорю: «Подожди. Мы же не для себя берем. Мы помогаем детям. Мы им поможем и выпустим в мир. Какие гены — нас не должно интересовать. Наша задача — помочь детям научиться жить в этом мире». Мы месяц это все обсуждали, и потом я поехала знакомиться.
Я поняла, что надо слушать себя, дети должны быть приятными тебе. Приятие должно быть. Оно и было, мне было с ними классно. Были сопли, невычесанные коросты на голове, слюни, языки, все это, конечно, было, но было приятие, мне они очень понравились.
Лена была старшая, 7 лет, она не ходила в школу, детский дом не отдал, она у нас в 8 лет пошла. Второй девочке было 5 лет и через 2 месяца исполнилось 6, зовут ее Надя. И третья — наша красавица Вероничка, ей было ровно 4 года.
Вот это была катастрофа, после которой начали появляться мысли, что же я наделала.
Вся моя подготовка – это пшик и ноль без палочки, все мои знания – это ноль без палочки, все мои навыки – левел номер один, потому что они громили все.
Например, бросались яблоками, вся квартира и потолок были в них. Яблоки же темнеют, лепешка прилепится, а потом отдирается, им смешно, ха-ха.
Причем, когда мы забираем детей, нам кажется: братья-сестры, у них такое горе, это горе, наверное, их объединило, они друг о друге пекутся, старшая сестричка для них как мама, и все такие няшечки. Оказалось, что вот эта травматическая ситуация жизненная ничему их не научила.
Они друг друга били, тыкали друг в друга острыми предметами, выдирали клочками волосы. Это все умножилось на три, плюс Антон прибавился, замешался и получилась адаптация на четырех детей.
Детский дом меня предупреждал: это самые ужасные дети, зачем они вам нужны, возьмите других, а я сказала, что мне эти нравятся, я молилась и мне был ответ по ним, я хочу этих девчонок и я смогу.
Сидят и прямо на себе вырезают какую-то красоту
Когда дети приходят в семью, они заново проходят все фазы развития, начиная с младенчества. Мои пришли, и начался бытовой вандализм. Квартира подверглась большому натиску, ремонт полетел весь: оторванные плинтуса, продолбленные стены, чем-то они в них тычут, что-то бросают, не рассчитывая силы, ручки от дверей отламывают, интересно же, как они устроены.
Если ножницы попадают в руки, то им интересно, как режутся разные материалы. Они хотят попробовать, а вот это можно разрезать? Край стола, софу порезали, занавески, резали одежду очень долго. Сидят и прямо на себе вырезают какую-то красоту. Мне психолог посоветовал неформальное действие переводить в формальное. Хотят резать — сажать за стол, давать ножницы, пусть вырезают. Хотят что-то бросать — такие же разрешенные игры.
У Антона провоцирующее, девиантное, демонстративное поведение пошло, когда появились девочки. Он использовал наших девочек как грушу для битья. Он не мог владеть собой, остановить свою агрессию.
Мы работали, проговаривали, упражнения делали, но так как все травмированные, и девочки тоже не ангелы, и тоже используют провоцирующее поведение постоянно, то ловушка захлопывается.
Мы думали, как быть, его некуда поселить, а он их бьет все время. Были мысли о возврате. Думаешь, сейчас вернешь одного мальчика, и все в порядке. Здесь девочка-подросток, здесь мальчик живет, а здесь три девочки, и все прекрасно. Муж мне говорил, что он их когда-нибудь убьет, мы не уследим, у нас уголовная ответственность, надо что-то думать и решать.
И с этим вопросом связано еще одно чудо. Я молилась, и Господь помог, мы купили квартиру рядом и расселили детей, теперь Антон живет отдельно, и ему так легче.
Их было четверо, и было такое явление – они все на тебя лезут. Это такое проявление младенчества.
Они все хотят на ручки, даже большие, именно с нами, с приемными родителями, пережить младенчество. И я придумала такую традицию — перед сном заходила в комнату и по очереди их брала на руки.
Сначала одного, качала, пела колыбельную: куплет и припев, они следили, чтобы я никому не спела ни строчки лишней. Качала, клала в кровать и делала ему домик из одеяла. Потом следующего.
Они борются за то, кто первый у мамы будет сидеть на коленях, кто первый возьмет у мамы из рук конфету, кто что-то получит, у кого будет пульт в руках. Приемные дети стараются, как с воспитательницей, завоевать место под солнцем. Они всегда хотят быть первыми, поэтому пришлось включить иерархию и очередь.
Сидит семья за столом, я нарезаю хлеб и раздаю. Не просто в какой-то хаотичной последовательности, а первому даю папе, потом старшему ребенку, потом номер два, потом у нас номер три идет. Если кто-то лезет без очереди, я говорю: «Подожди, сейчас очередь Лены».
Смотри, человек хватает нож
Мы на грани возврата были несколько раз. Ребенок мог постоянно что-то делать, провокации такие. Как на войне. Психолог объяснил мне, что ребенок в детском доме всегда на войне, там всегда выживание.
Он не умеет обычными способами договариваться или привлекать внимание, говорить, что ему кто-то нужен. Антон, когда злится, что-то ломает. Берет острый нож на кухне и долбит им по столу. Сначала это была отвертка, он дырки так делал в столе, потом ножницы, затем нож.
Из последнего — две недели назад он разорвал занавеску чем-то острым, сделал надрез и порвал. Потом разорвал свою кофту школьную таким же способом. В общем, прошло четыре года, а ребенок неисправим.
Ты работаешь над ситуацией, а она повторяется и повторяется. И ты теряешь терпение. И надежду, что все может наладиться.
И люди со стороны говорят: «Это все гены, это неисправимо, смотри, человек хватает нож».
У меня ребенок начал воровать. Он украл мою банковскую карту, пошел в «Ашан» без разрешения и купил себе мобильный телефон. До этого он у меня подтаскивал деньги весь апрель. Я думаю, ну все, это что-то новое.
Все мое обучение и воспитание ребенка идет насмарку. Плакала. Потом он начал меня обвинять, что я плохая мать, не умею его воспитывать, что мне нужно идти в другие семьи и учиться воспитывать детей. И правила мои дурацкие. «Лучше б ты меня не забирала, а оставила в детском доме, тогда пришла бы нормальная семья и меня бы забрала».
Я плачу от того, что я не справляюсь, ребенок идет вразнос, я не знаю, как мне быть, мысли о возврате лезут, я боюсь этих мыслей, и вот такое бессилие.
6 признаков того, что мама уже на пределе:
Мне уже одна моя приятельница, которая работает в сфере сиротства, говорит: «Оксан, ну ты видишь, что у тебя не хватает ресурсов. Отнесись к детям как к проектам, у тебя их три успешных, а четвертый мог бы стать таким же, но у тебя не хватает сил его доделать, передай его другой семье».
В общем, я все время плачу, дети видят плачущую и кричащую мать, кровным детям эта картина надоела, муж устал меня в таком состоянии наблюдать, я думаю, да, наверное, надо решиться.
Я шла к мужу обсуждать этот вариант, мы зашли с ребенком на детскую площадку, и там я разговорилась с приемной мамой, которая выгуливала своих детей. Поделилась с ней этой ситуацией, она сказала: «А у меня в таких ситуациях как-то через смирение все проходит». Я подумала, ну есть Божий путь, значит, не хватает мне смирения, наверное.
Если у меня кризис, я постоянно ищу выходы какие-то. Во-первых, разрешаю себе плакать, я плачу и не коплю энергию обиды, у меня выходит со слезами негативная энергия. Я много молюсь, советуюсь со специалистами, жалуюсь тому, кто может выслушать. Проблема в ребенке — проблема во мне, главное, чтобы я собой владела.
Я знаю, каково детям после возврата. Мысли о возврате могут быть, но на самом деле это крайняя мера, когда должно случиться что-то очень ужасное.
А что, там денег много платят?
Цель какая — чтобы у меня было время на себя и на моих кровных родственников, на мужа. Когда ты берешь приемных детей, они благодаря своему поведению оттягивают все одеяло внимания, энергии, времени на себя. И получается, что остальная семья, которая была тебе важна и чувствовала любовь и заботу, как бы в сторонке.
С 9 до 10 вечера у меня время для приемных детей, вот этот телесный контакт, качание на руках, колыбельные. С 10 до 11 — время для моего второго сына. Как оказалось, ему это было нужно, мы читали книги и просто разговаривали. С 11 до 12 ночи — это уже время с подростком, со старшей дочкой. Мне казалось, я ей нужна минимально, думала, Влада без меня обойдется. Но как только пришли приемные дети, я ей срочно понадобилась.
По неделям то же самое. Время для себя. Понедельник — у меня психолог, час рефлексии, потом время с приемными — кружки, занятия, логопед, тоже психолог. С кровным сыном мы ходили в бассейн по четвергам. В пятницу с мужем я ходила на свидание. В субботу я выходила из дома с дочерью. Гуляли, ходили в кино или магазин, одежду выбирали. В воскресенье хожу в церковь, это мое духовное наполнение.
Когда моя мама говорит своим друзьям, что Оксана сейчас домохозяйка и занимается приемными детьми, все ищут мотивацию, то есть выгоду.
«А что, там денег много платят? Ей делать нечего, что ли?»
Ищут подвох, когда она говорит, что выгоды нет и все деньги, которые я получаю, на детей же и уходят. «А тогда смысл какой?» Про гены, конечно, вспоминают: «Ой, зачем их забирать, там же гены, там же все плохо».
Не просто так семьи становятся многодетными и появляется много приемных детей. Это не какая-то блажь, не погоня за деньгами, как некоторые думают, не желание какого-то подвига, это просто понимание, что у нас есть возможность помочь еще кому-то. Не одному, не двум, а больше.
Я купила всем четверым детям соски
До рождения Златы у нас не было детей 10 лет. То есть у нас вот такая разница между вторым ребенком и третьим. И вроде как лечить нечего, но не получается.
Потом мне опека сказала, что так часто бывает: приходит усыновлять бездетная пара, а потом у них свой рождается через год-два-три. И у нас так получилось. Появились приемные дети, я не знаю, что произошло, что-то в моем теле излечилось, вот такое благословение — беременность.
Когда у нас родилась малышка, я купила всем четверым приемным детям соски. Это психологический момент — их рождения у нас в семье ведь не было. Я купила торт, посадила их за стол, всем раздала соски. Они сидят такие, соски сосут, и школьники тоже.
Я говорю: «Пап, смотри, какие у нас малыши родились». Я не сказала, что малышка одна появилась. То есть у нас такой праздник общий. «Смотри, какие малыши классные сидят!» А они довольные, соски сосут! Кто играл с этой соской, ученики уроки с соской делали, в общем, было всем весело.
Конечно, детей надо забирать из детского дома, им там не место. Статистика известна: адаптируется только 1 из 10, все остальные умирают или попадают в тюрьмы. Они не приспособлены к элементарному: чистить картошку, ходить в магазин, рассчитать бюджет, разговаривать друг с другом, терпеть, учиться. Создавать семью, потому что они не умеют жить по двое, а только общаком.
Я бы посоветовала начать подготовку чуть раньше, чем забирать ребенка и идти к психологу. Мне очень помогло, что я занималась заранее, год. Я проработала свои личные, семейные моменты. Где тонко, там и рвется.
Если плохие отношения с мужем или они достигают сильного напряжения, то это запросто может привести к тому, что семья распадется, папа уйдет из семьи. Если нестабильные отношения с детьми — их нужно стабилизировать. Приемный ребенок должен прийти в максимально стабильную обстановку.
Мне еще помогает, когда я смотрю на детей глазами Бога. Это не просто набор проблем и задач.
Это душа, маленький человек, у которого в начале жизни серьезное испытание — он остался без родителей, пережил детдом.
Я могу помочь пройти это испытание, и если я духовно себя настраиваю на эту волну, то никакая проблема — это уже не проблема.
Мам, если бы не ты, я бы пропал
Мне нравится трансформация, которая со мной происходит. Я становлюсь более терпимая, гибкая, находчивая, более принимающая разных людей, не таких, как я. У детей первое, что бросается в глаза — физическое развитие. Они к нам пришли с недобором роста и веса. Видно, что семья как терапевтическая среда работает!
Когда они начали расти, мы такие: «Вау, значит, мы не такая плохая семья! Значит, все нормально, они развиваются!» Конечно, мы очень много нагнали интеллектуально, дети учатся в обычной средней школе, они успевают по программе «Школа России», Антон учится без троек. Они научились таким качествам, как самоорганизация, самоконтроль, у них появилась мотивация на учебу. Мне это все радостно наблюдать, потому что было ничего и ноль, а стало вон чего!
Они научились вести себя нормально в обществе, уже не кричат, не попрошайничают, не вешаются на чужих людей и не лезут в чужие сумки. Нет демонстративного поведения, когда они привлекают внимание чужих людей.
У нас установилась связь, они видят, знают и чувствуют, что мама и папа — главные люди в их жизни. Мне нравится, что они развиваются эмоционально, они понимают, почему я плачу, когда человеку плохо и больно, они отслеживают цепочки действий и состояний, они понимают людей!
Антон пришел с таким сценарием жизненным: «Я вырасту, начну пить и курить». Это была цель, его очень привлекало все это, подбирал на улице сигареты, огорчался, что наша семья непьющая.
Сейчас у него есть жизненный сценарий, закончить школу, он хочет поступить в вуз, получить профессию, быть самостоятельным. И разговорчики идут под рубрикой «Когда я вырасту»: он мечтает о том, что купит большую машину, а в квартире сделает большую ванну. Ему очень интересно мечтать о том, что и как у него будет.
Девочки пришли с пониманием таким: «Мы здесь поживем и уедем к маме Насте. Или уедем в деревню жить, откуда приехали». Психолог мне объяснила, что это неплохой сценарий — вернуться домой, но надо, чтобы дети не чувствовали себя виноватыми, если не вернутся. Им надо дать как можно больше сценариев. Ты можешь по-разному жить и ни перед кем не виноват.
Среднестатистическому мужчине помочь легче каким-то делом. Мой муж помогает, когда я на нуле и говорю, что больше не могу.
Он отправляет меня, куда мне надо, а сам остается с детьми. Вывозит их в лес, на прогулку, или на самокатах покататься, в мае увозил в недельный поход на байдарках.
Если я плачу, мне тяжело, и хочу, чтобы поддержал, он не может. Вот он меня обнял, а я прошу совета: «А-а-а, что мне делать, вся жизнь — боль, что я наделала!» Он говорит: «Может, сдать этих детей, давай вернемся к прежней жизни».
Иногда у него проскакивает: «Слушай, ну дураки мы с тобой. Понабрали детей!» А я ему: «Так, подожди, мы делаем великое дело. Дети остались без родителей, они бы погибли, мы же знаем статистику, мы даем им прекрасную возможность жить в семье». Он, подумав, отвечает: «Да, да, точно, мы с тобой крутые, мы все правильно делаем!»
Надеюсь, я не ошибусь, если скажу, что сейчас наша общая адаптация, родителей и кровных и приемных детей, подошла к концу. Она заняла 4 года. Между нами все больше тепла и взаимопонимания, больше единения и искренности.
Когда я помогаю детям с уроками, веду в кружок, читаю книгу или утешаю в их горестях, то чувствую себя просто мамой, а не средством реабилитации. Дети рисуют и дарят мне милые открытки с трогательными до слез текстами. Недавно Лена сказала мне: «Мам, я люблю тебя и маму Настю. Обеих люблю». А Антон поведал: «Мам, если бы не ты, я бы пропал».
Валерия Дикарева, Сергей Щедрин
Читайте также: Три веские причины разрешить ребенку бездельничать. Не пропустите ролик: