«Меня травили, я травила». Жертвы, свидетель и зачинщик буллинга вспоминают, как это было

«Что придумают — за то и будут травить»

«Однажды у меня со спины сняли бумажку с надписью „я ш***а“. В другой раз прямо во время урока сидевшая сзади девочка приклеила мне на шею жвачку. На другом уроке мне пришла записка с замечанием, что у меня „попа толстая, а грудь узкая“. Все это делала компания модных девочек и примкнувшие к ним мальчики. К выпуску мы уже учились в разных классах, и стало легче. Но я иногда боялась выходить в коридор: когда они меня видели, издавали звуки, как будто их тошнит. Про все это я до сих пор боюсь рассказывать даже психологу. Мне стыдно. Стыдно, что со мной так было можно.

Как-то, когда я уже была студенткой, мне написал в соцсети один из бывших одноклассников. Говорил, что у меня красивые фотографии, звал встретиться. Он, наверное, не помнил, что однажды в пятом классе в меня плюнул».

Катя

«Меня травили с 10 до 13 лет. Я носила брекеты, ходила с длинной косой и в консервативной одежде, мой папа ездил на немодных красных жигулях. Еще я занималась народными танцами, над этим тоже смеялись. Однажды я выступала на Дне города, кто-то подошел поближе, сфотографировал и пустил по классу снимок, где было видно мое нижнее белье. Потом одноклассники добавили, что у меня „ноги волосатые“. Сейчас я над этим смеюсь, а тогда был прямо ужас-ужас-ужас. Но мне помогало то, что у меня были друзья вне школы. Я не была забитой.

Это прекратилось к старшим классам. Я сейчас не общаюсь с бывшими одноклассниками специально, но если мы сталкиваемся на улице, то можем поболтать. Мы никогда это не обсуждали, как будто этого не было».

Алина

Истории травли (или, как ее еще называют, буллинга) часто похожи. Различаются обычно последствия. У кого-то все «обойдется» унижениями, а у кого-то дойдет до физического насилия и уголовного дела. Кто-то переживет и забудет, кто-то — надолго получит депрессию или до старости не будет доверять людям. Кому-то вовремя помогут взрослые, и проблема решится. А кто-то захочет отомстить — как студент Керченского политехнического колледжа, от нападения которого в октябре 2018 года погибли 20 и пострадали 50 человек. Как сообщал глава Следственного комитета Александр Бастрыкин, из-за бедности стрелка «постоянно унижали одноклассники».

По данным уполномоченного при президенте РФ по правам ребенка Анны Кузнецовой, в нашей стране с травлей сталкивается каждый третий ребенок. Генеральный директор Центра изучения и сетевого мониторинга молодежной среды Денис Заварзин настроен пессимистичнее: по его словам, так или иначе травле подвергаются 100% детей. Что такое травля, мы все хорошо помним по фильму «Чучело». И это, кстати, лучший ответ тем, кто говорит, что «раньше такого не было».

«Что придумают — за то и будут травить, — говорит медицинский психолог Научно-практического центра психического здоровья детей и подростков имени Г. Е. Сухаревой Департамента здравоохранения Москвы (ДЗМ) Дарья Довбыш. — За то, что у тебя имя на букву „А“ начинается, за волосы зеленые. Где-то выберут ботаника, где-то — хулигана». Есть группа риска — это дети с яркими особенностями и те, кому сложно обращаться за помощью. Но «входит в группу риска» не равнозначно «виноват в травле». Решить проблему, просто убрав из класса зачинщика, тоже не удастся: уйдет один, появится другой. Травля — признак системных проблем в коллективе, а не чьих-то личных.

Хорошая новость в том, что справиться с этим все-таки можно. «Когда говоришь: „Ребята, это не норма“ — дети на это откликаются», — говорит координатор программы «Травли Net» Мария Свир. «Травли Net» — проект благотворительного фонда «Журавлик». Чаще всего туда обращаются родители, заметившие, что у их детей-школьников в классе что-то неладно. Фонд договаривается с администрацией школы и проводит лекции и тренинги. Звучит просто, но программа проекта рассчитана на год-два, и в нее включена вся школа.

Но это — помощь в решении проблемы, а не пострадавшим ребятам. «Помочь им может только очень хороший психолог, — говорит Мария Свир. — И это не дело одной-двух консультаций, а большая кропотливая работа. У нас таких ресурсов нет, но мы направляем ребят к специалистам». Но иногда, в самых сложных случаях, и этого недостаточно — ведь травля вполне может довести до критического состояния с мыслями о самоубийстве.

Недавно в Москве открылось место, где могут помочь даже в таких случаях.

«Пациенты спрашивали: «Вам не жалко тратить время на таких ничтожных людей, как мы?»

Шесть девочек-подростков вокруг стола. Цветные волосы, очки. На столе — стопка глянцевых журналов, клей и бумага. Из них надо сделать коллаж на тему «Я замечательная» — рассказать в нем, чем ты хороша. «А можно не про свои хорошие черты, а просто про себя?» — говорит одна. «А можно про то, чего я боюсь? Или про то, что я делаю?» — спрашивает другая. Все эти девочки пережили травлю. Искать в себе что-то хорошее им стыдно и страшно. «Хвастаться — значит, выделяться, — говорит медицинский психолог Дарья Довбыш. — А чем тебя меньше, чем ты незаметнее, тем безопаснее. Не докопаются, не спросят, не полезут».

Картинки из журналов девочки вырывают руками: ножницы им не дают из соображений безопасности. И это единственное, по чему ясно — мы в больнице, а не в детском лагере.

Научно-практический центр психического здоровья детей и подростков имени Г. Е. Сухаревой ДЗМ — одна из старейших детских клиник в мире, ей 124 года. Здесь помогают детям с разными психическими особенностями. В этом году в центре открылось новое подразделение — клиника кризисной помощи для детей, первая и пока единственная в России. Официально она работает с июня, фактически (в пилотном режиме) — с Нового года. Сюда попадают подростки (11−17 лет) в кризисном состоянии.

Примерно 20% побывавших здесь ребят оказались тут только из-за буллинга. «А есть еще случаи, когда буллинг „наложился“ на что-то другое — на переживание ребенком горя, утрату значимого близкого или тяжелое заболевание (например рак), — говорит директор центра, заместитель главного внештатного психиатра Москвы по вопросам детства, кандидат медицинских наук Марина Бебчук. — Так что суммарно эта цифра значительно выше, чем 20%».

В клинике шесть маломестных палат (для одного-двух человек) и четыре палаты на шесть-восемь мест. Еще есть дневной стационар на 60 пациентов — для тех, кто уже ночует дома, но приходит сюда на целый день. Предусмотрена также помощь для выписавшихся и членов их семей — они всегда могут обратиться к уже знакомым специалистам.

В августе и начале сентября в центре пустуют многие отделения. Зато в марте-апреле — пик, каждое место на счету. «В значительной степени этот феномен связан со школой, — объясняет Марина Бебчук. — Ребята устают от занятий, но чаще — нет больше сил терпеть унижения и травлю. Летом пациенты не болеют: они едут к бабушке, в деревню или идут в поход с родителями». Девочки-подростки попадают в клинику в три раза чаще, чем мальчики, и это — примета времени: пару десятилетий назад было наоборот. Но достоверных исследований, объясняющих причины такого «переворота», сегодня нет.

Иногда пациентов привозит скорая помощь. Чаще всего это ребята, которые говорят, что не хотят больше жить. Причем они не обязательно пытаются покончить с собой: этих слов для тревоги и настороженности взрослых уже достаточно. «Инстинкт самосохранения у человека — один из мощнейших. И слова „я не хочу жить“ свидетельствуют, что ребенку нужна мгновенная помощь», — говорит Марина Бебчук. Таких пациентов часто помещают в маломестные палаты, и какое-то время они могут просто полежать, отвернувшись лицом к стене.

Дальше начинается очень насыщенная программа: подъем в семь утра, встречи с семейным психологом, психологические группы, индивидуальные беседы с врачами, уроки (курс лечения длится около месяца, и все это время к ребятам приходят учителя), мини-лекции, арт-терапия, занятия по профориентации и киноклуб. Лекарственная терапия тоже есть. Программа всегда подбирается индивидуально. Например, если у подростка сложности с отцом, то, вероятнее всего, в начале лечения с ним не будет работать психолог-мужчина. Если подросток не хочет идти на групповое занятие, с ним это обсудят: возможно, тема для него слишком болезненна, ее надо сначала проработать один на один.

«К нам поступают ребята, которые вместо школы по шесть часов в день лежат дома на диване, глядя в потолок», — говорит Дарья Довбыш. И дело тут не в лени, а в отсутствии сил. В таком состоянии эффективно работать с травмой не получится. Вернуть ресурсы помогают очень простые вещи. Вспомнить, чем ты хорош. Испечь/нарисовать/слепить что-то, чтобы увидеть результат прямо сейчас. Вести «позитивный дневник» с хорошими мыслями. «Одна девочка на это сказала: «Вот если б вы предложили список негативных мыслей написать, я бы вам сразу список написала», — говорит медицинский психолог центра Михаил Александров.

Невозможность замечать хорошее — это общая проблема пациентов. Некоторые ребята не переносят, когда их хвалят. Они вообще не верят, что достойны хотя бы чьего-то внимания. «Некоторые спрашивали: «А вам не жалко тратить время на таких ничтожных людей, как мы? У нас в жизни ничего не получается, мы такие неудачники, а вы приходите и что-то для нас делаете», — рассказывает Дарья Довбыш. Это тоже результат травли: она работает на то, чтобы человек поверил — он совсем не ценен, он не достоин даже жить.

О каких-то долгосрочных результатах лечения в этой клинике говорить рано: все-таки даже для тех, кто выписался несколько месяцев назад, времени прошло еще слишком мало. Но некоторые перемены происходят на глазах у врачей. Например, при поступлении многие ребята не могут читать (гаджетами в клинике пользоваться нельзя, поэтому книги здесь актуальны): не получается сосредоточиться, на две страницы уходит полчаса. А через пару недель начинают читать взахлеб. Или поначалу лежат целыми днями, а потом начинают ходить в киноклуб. «Для нас большой победой было, когда мальчик сказал: „Булку хочу“ — рассказывает Дарья Довбыш. — Он полгода ничего не хотел — ни есть, ни читать, ни поступать в вуз. И захотеть хотя бы булку в таком состоянии — это большой шаг».

В России до сих пор многие боятся психиатров, не доверяют психологам и уверены, что обращение за помощью точно повлечет постановку на учет со всеми вытекающими. Марина Бебчук подчеркивает: в Центре имени Сухаревой ДЗМ не ставят на учет. «Мы — научное учреждение. Более того, при выписке из стационара у родителей есть право выбора: по заявлению родителей лечащий врач может направить сведения участковому врачу-психиатру или воздержаться от этого», — говорит врач. Передавать информацию стоит, если ребенку нужны льготные лекарства, оформление инвалидности, дополнительное время на сдачу экзаменов или обучение на дому. Но это — выбор родителей.

Центр имени Г. Е. Сухаревой ДЗМ — это государственное учреждение, люди с московской регистрацией могут лечиться здесь бесплатно.

Здесь родительский клуб, где проводят бесплатно лекции. Они могут быть полезны родителям как детей с особенностями ментальной сферы, так и без них. В центре помогают не только тем, кто попал в кризисную ситуацию.

Сейчас центр начинает совместный долгосрочный проект с «Травли Net»: планируется обучать сотрудников, пациентов и их семьи.

«Я видела, что задеваю ее так же, как задевали меня»

«Наш класс делился на противоборствующие группировки: „крутых“ ребят, которых знала вся школа, „середнячков“ и совсем забитых мальчиков и девочек. Я не принадлежала ни к одной из них, хорошо училась и давала списывать, поэтому меня не трогали. Но каждый день я видела, как издеваются над другими. Особенно над одной забитой девочкой, Аней. Когда она шла по лестнице, на нее плевали сверху. Ее постоянно обзывали, кидали в нее грязными тряпками. Я очень ее жалела, но заступиться не решалась: боялась настроить „крутых“ против себя.

Сейчас мне 32. И нередко, когда при мне кого-то обижают, во мне включается защитник. Как-то на работе один большой начальник очень резко разговаривал со мной и коллегами. Пока он кричал на всех, я молчала. Но когда он стал унижать мою подругу, решив, что она „слабый элемент“, я попросила его этого не делать. Результат для моей карьеры был довольно плачевный. Но по-другому я не могу. Наверное, мне подсознательно хочется наверстать упущенное, быть смелее, чем в детстве».

Елена

Ошибка думать, что от травли страдает только тот, кого травят. «Наблюдателям тоже тяжело: они не могут выбрать, на чью сторону встать, и корят себя за это, — говорит координатор программы „Травли Net“ Мария Свир. — Иногда к психологам обращаются 45-летние мужчины, которые когда-то наблюдали за травлей и до сих пор не могут этого забыть». Но так бывает не всегда. «Недавно, прочитав какую-то статью про буллинг, я решилась написать однокласснице, которая дружила с теми, кто меня травил, — рассказывает Катя. — Оказалось, она про это не помнит! И даже недавно убеждала мужа, что в нашей школе такого не было».

Но исключения бывают и здесь.

«Я могла спросить ее, какую она любит музыку, а когда она отвечала, сказать: „Фу! Да это же старье! Фу!“ Про нее сочиняли какие-то частушки-дразнилки — я подпевала. Я прекращала, когда понимала, что сейчас она заплачет. Это было садистское удовольствие: я видела, что задеваю ее так же, как задевали меня. Я думала, что хоть чуть-чуть могу понять, что они испытывали, когда дразнили меня. Сейчас я понимаю, что они сами были в чем-то жертвами.

Перед этой девочкой мне стыдно до сих пор. Если б я могла ее найти, то попросила бы прощения».

Это рассказывает Алина — та самая, над которой издевались за народные танцы, брекеты и немодные красные жигули ее папы. Примерно в то же время она сама травила девочку в детском лагере — просто потому, что она была «младше, приставучей и приехала в середине смены». Сейчас Алине 30, она работает в благотворительном фонде, и у нее все хорошо. Так тоже бывает.

Бэлла Волкова

Читайте также: «Будь первым – встань рядом с тем, кого обижают». Как научить ребенка бороться с травлей и защищать других.