Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Любимые стихи...
Пусть будет много букв! Мне нравятся многие стихи, современных и не очень современных авторов...Некоторые я знаю наизусть. Давайте поделимся своим любимым, и пусть будет много букв!
Юлия Олефир
А меня на перроне не будет никто встречать,
Проводник улыбнется сочувственно и безлико.
Я нашла в себе силы решительно промолчать,
В тот момент, когда сердце мое заходилось от крика!
Новый город и новый этап в судьбе,
Чистый лист и пока ни идей ни планов.
Я найду в себе силы навеки забыть о тебе
Я себе обещаю, что снова счастливою стану!
Я уеду на юг, отогрею свою мечту,
Мне плац
Я верну себе веру, и снова любовь обрету!
С ароматом прибоя и вкусом морского бриза!
Пусть меня на перроне не будет никто встречать,
(Не меня ищут люди в глазницах вагонных окон)
Мое сердце
Я люблю эту жизнь даже будучи одинокой!
Юлия Олефир
А меня на перроне не будет никто встречать,
Проводник улыбнется сочувственно и безлико.
Я нашла в себе силы решительно промолчать,
В тот момент, когда сердце мое заходилось от крика!
Новый город и новый этап в судьбе,
Чистый лист и пока ни идей ни планов.
Я найду в себе силы навеки забыть о тебе
Я себе обещаю, что снова счастливою стану!
Я уеду на юг, отогрею свою мечту,
Мне плац
Я верну себе веру, и снова любовь обрету!
С ароматом прибоя и вкусом морского бриза!
Пусть меня на перроне не будет никто встречать,
(Не меня ищут люди в глазницах вагонных окон)
Мое сердце
Я люблю эту жизнь даже будучи одинокой!
Тема закрытаТема скрыта
ПЕСНЬ О СОБАКЕ (Есенин)
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила с**а,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Пр
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Гл
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатилис
Золотыми звездами в снег.
Когда читаю -плачу.
ПЕСНЬ О СОБАКЕ (Есенин)
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила с**а,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Пр
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Гл
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатилис
Золотыми звездами в снег.
Когда читаю -плачу.
ПЕСНЬ О СОБАКЕ (Есенин)
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила с**а,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Пр
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Гл
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатилис
Золотыми звездами в снег.
Когда читаю -плачу.
ПЕСНЬ О СОБАКЕ (Есенин)
Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила с**а,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Пр
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Гл
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатилис
Золотыми звездами в снег.
Когда читаю -плачу.
Свет отражает мир в глазах,
Свет оживает в образах,
Свет в наших мыслях и словах,
Тех, что идут от сердца
И чтоб не потерять его,
Нам надо только и всего -
Жить на Земле чтоб каждый мог,
Тем светом отогреться.
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрывать в ночи детей теплым одеялом.
Доро
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
Дай, дай вам Бог, друзья мои,
Чтоб долги были ваши дни,
Чтоб светом полнились они,
И радостью звенящей.
И чтобы на Большом Пути
Нам всем хватало мудрости,
Н
Жить чем-то настоящим.
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрывать в ночи детей теплым одеялом.
Дорожит
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
И пусть порою все не так,
И к сердцу подступает мрак,
Свет одолеет боль и страх -
С ним так легко и просто!
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрыват
Дорожить добром, ждать гостей в свой дом,
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
Свет отражает мир в глазах,
Свет оживает в образах,
Свет в наших мыслях и словах,
Тех, что идут от сердца
И чтоб не потерять его,
Нам надо только и всего -
Жить на Земле чтоб каждый мог,
Тем светом отогреться.
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрывать в ночи детей теплым одеялом.
Доро
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
Дай, дай вам Бог, друзья мои,
Чтоб долги были ваши дни,
Чтоб светом полнились они,
И радостью звенящей.
И чтобы на Большом Пути
Нам всем хватало мудрости,
Н
Жить чем-то настоящим.
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрывать в ночи детей теплым одеялом.
Дорожит
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
И пусть порою все не так,
И к сердцу подступает мрак,
Свет одолеет боль и страх -
С ним так легко и просто!
С близким быть щедрей, не терять друзей,
Укрыват
Дорожить добром, ждать гостей в свой дом,
И жалеть лишь об одном - Господи, как мало!
К ***
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для зблужденья не отдам;
И так пожертв
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнима
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслею небесной
И силой духа убежден,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд!- прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Ч
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отны
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать
Чтоб не любить, как я любил,-
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И цел
Чтобы твою младую руку -
Безумец!- лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала - я тебя не знал!
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пусты
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
"С
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите
Как презирают все его!"
Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь,
Тело, осанка, манеры - что ты, впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македо
Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.
Был приказ -
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот,
Отто с улыбкой "Jed
В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно - солдаты копают рвы.
Отто вздыхает - йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.
Вдруг
Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."
Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидае
"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе - стопку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.
Водка ли, шнапс ли, исповеда
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом.
Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет
Надя уходит. А Отто плачет
Сем
Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь,
Тело, осанка, манеры - что ты, впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македо
Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.
Был приказ -
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот,
Отто с улыбкой "Jed
В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно - солдаты копают рвы.
Отто вздыхает - йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.
Вдруг
Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."
Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидае
"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе - стопку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.
Водка ли, шнапс ли, исповеда
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом.
Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет
Надя уходит. А Отто плачет
Сем
Легкомыслие!- Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научи
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни,
- Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
Легкомыслие!- Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научи
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни,
- Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе...
Вы — в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны...
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
Марина Цветаева
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе...
Вы — в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны...
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
Марина Цветаева
Легкомыслие!- Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научи
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни,
- Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
Федор живёт на свете четыре года.
Федор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду...
Федор берет табуретку, включает воду,
Федор умеет мыть за собой посуду:
Он точно знает, ЧТО будет, если не вымыть.
Мама уходи
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Федор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Фед
Их нужно, драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть -- оживают и в щели лезут;
Мама смотрела федоровы порезы,
Он ей расс
В детском саду дивятся: "Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий".
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах,
Федор, сжав челюсти, моет чужую чашку --
Чашки не нападают меньше, чем ротой.
Федор живёт на свете четыре года.
Федор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду...
Федор берет табуретку, включает воду,
Федор умеет мыть за собой посуду:
Он точно знает, ЧТО будет, если не вымыть.
Мама уходи
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Федор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Фед
Их нужно, драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть -- оживают и в щели лезут;
Мама смотрела федоровы порезы,
Он ей расс
В детском саду дивятся: "Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий".
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах,
Федор, сжав челюсти, моет чужую чашку --
Чашки не нападают меньше, чем ротой.
Федор живёт на свете четыре года.
Федор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду...
Федор берет табуретку, включает воду,
Федор умеет мыть за собой посуду:
Он точно знает, ЧТО будет, если не вымыть.
Мама уходи
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Федор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Фед
Их нужно, драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть -- оживают и в щели лезут;
Мама смотрела федоровы порезы,
Он ей расс
В детском саду дивятся: "Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий".
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах,
Федор, сжав челюсти, моет чужую чашку --
Чашки не нападают меньше, чем ротой.
* * *
Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.
Пото
- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…
Магде
- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.
- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«О
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойниц
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойниц
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойниц
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Разные кнопочки он нажимал.
Долго китайцы понять не могли,
Что за грибок вырастает вдали...
Разные кнопочки он нажимал.
Долго китайцы понять не могли,
Что за грибок вырастает вдали...