Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
У каждого из нас есть какие-то любимые строки, которые , как нить, проходят по жизни
Вероника
(Стихотворный рассказ)
Я на душе своей поныне
Ношу прошедшего печать:
Лишь стоит новый стих начать,
И тут же- лего
Передо мною свежий след
В мир незабвенных детских лет...
И я охватываю взглядом
На улочке, овитой сном,
Притихший старосветский дом
С тенистым, одичавшим садом;
Сквореч
Перекосившийся забор.
В том доме наш сосед Забела
С большим семейством проживал;
И я там каждый день бывал,
С детьми
Рвал яблоки, творил содом -
Аж ходуном ходил весь дом.
Живыми были игры наши:
Прикидка глазом, взмах руки -
И разлетались городки,
Смеялись мы при виде"каши&
Но каждый сдерживал свой плач,
Когда врезался в плечи мяч.
Под вечер голубей гоняли,-
Был воздух звонок и упруг,-
Они, над садом сделав круг,
Взмыв
Как чистый снег, кружились там
И падали на крыши к нам.
Когда ж струил голубовато
Сиянье звезд небесный свод
И пыль спадала у ворот,-
Мы соби
И наполнял негромкий хор
Щемящей песней тихий двор.
Так незаметно пролетала
В забавах детских жизнь моя.
А рядом- тихое дитя-
Забелы дочка подрастал
Я мало знал ее:она
Держалась в стороне- одна.
Мать умерла, и Вероника
(Ее так звали) сиротой
Жила без матери родной,
Как без опоры повилика
Отец
Но приголубить не умел.
Знать,оттого и не любила
Быть у домашних на виду,-
Скрывалась девочка в саду,
Где синь меж кронами сквозила,
И не
Такой, как в глубине морской.
Не шевелятся листья вишен.
Лишь пенная волна цветов
Порой плеснет поверх кустов...
Шум улицы
Тут вечно глухо и темно-
Не всколыхнуть морское дно.
С раскрытой книгой Вероника
Тут забывала обо всем...
А взглянет
Краснеет сочно земляника,
Гудит над дикой розой шмель,
И горько пахнет буйный хмель.
На строчках книги - солнца блики,
Стран
Минутые быстрые летят,
Роятся мысли Вероники,
Цветет душа ее, растет
И в полноте красы встает...
К
Рядился сад, когда с берез
Листва срывалась, а мороз,
Рябины выкрасил багрово,
Траву белил, и мы ногой
Взрывали жухлых листьев слой;
Когда
Черемуха и стройный клен,
А гнезда мрачные ворон
Уже в просветах крон чернели,
И зажигал вечерний луч
Пожар в разрывах сизых туч;
Когда осенни
Стонал ночами, завывал,
Железом наших крыш стучал,-
Тогда до лета Вероника
В свой исчезала институт.
О ней
Рекой струится время в дали,
На дне не этой ли реки-
И голуби, и городки!..
Мы незаметно подрастали,
Иной уже расти
Считая их венцом красы.
И дочку юную соседей
Увидел я совсем иной,
Взросла она - цветок лесной
В росистой свежести весенней.
Я вос
Из сердца выплеснулся стих.
Он бил струею огневою,
Сквозь холод мысли протека
И в строгих формах застывал,
Как воск горячий под водою.
Не трудно угадать , о чем
Хотел сказать я тем стишком.
Не утаю, свое творенье
Я Верон
В томлении ответа ждал.
Мучительно тянулось время,
Дни проходили, как во сне,
Но не было ответа мне.
Когда ж ее случайно встретил,
Изли
Она взглянула на меня
(Был взор пронзителен и светел),
И с губ ее сорвался смех
Такой, что обижаться грех...
Не все смеются так- лишь дети
И люди с ясною душой.
Как жавор
Звенел искристый смех, и сети
Моей любви порвав,тотчас
Он сам сорвался и погас.
В лице девичьем тень мелькнула,
Как тень ненастья в ясном дне.
И. положив на плечи мне
Ладони нежные, шепнула
Она с участьем:"Больно вам..."
И был тот щепот, как бальзам...
Откр
Увидела моя душа:
Как ты свежа и хороша,
Вся светом светишься невольно.
С косой, во всей своей красе,
Как зорьк
Суть материнская сквозила
В ее лице, когда она
Склонилась, ласкою полна,
Ко мне... Так мать жалеет сына...
Краса ее передо мной
Иной открыла
Вся суть ее в себе сливала
Черты девичьей красоты
И материнские черты-
В одном обличье два начала.
Дост
Та, что поставил Рафаэль!..
И пред высокой красотою,
Заворожен, растроган ей.
Склонился я душой моей
Благослове
И обогрел мне сердце свет
На много дней, на много лет.
Тот свет гасили злоключенья,
Но он нет-нет и вспыхнет вдруг,
И прошлого
Проступит при его свеченье,
Как в озаренной свечкой тьме
Вязь тайной подписи в письме.
Видать. домчал бы до Парнаса
Крылатый
Потом я пел о прошлом вам.
Но только как найти Пегаса
Мне на брусчатках городских?
Передохни, мой верный стих!
Я вновь увидел то селенье,
Где годы
Тут стены мохом поросли,
В глазницах окон -отблеск тленья.
Покрылось пылью все. И мне
Тоскливо стало в тишине.
Я в сад вошел.Вс
Все то, что было здесь,- прошло,
Травой забвенья поросло,.
И только имя"Вероника&q
Что вырезал я на коре,
Напомнило о той поре.
Расти, укореняйся, древо,
Вздымай, как памятник живой,
Ты эту надпись над землей
И шелести
Чем больше сходит лет и дней,
Тем выше след любви моей.(Максим Богданович, перевод Бронислава Спринчана)
9Ее так звали) сиротой
Росла без матери
(Стихотворный рассказ)
Я на душе своей поныне
Ношу прошедшего печать:
Лишь стоит новый стих начать,
И тут же- лего
Передо мною свежий след
В мир незабвенных детских лет...
И я охватываю взглядом
На улочке, овитой сном,
Притихший старосветский дом
С тенистым, одичавшим садом;
Сквореч
Перекосившийся забор.
В том доме наш сосед Забела
С большим семейством проживал;
И я там каждый день бывал,
С детьми
Рвал яблоки, творил содом -
Аж ходуном ходил весь дом.
Живыми были игры наши:
Прикидка глазом, взмах руки -
И разлетались городки,
Смеялись мы при виде"каши&
Но каждый сдерживал свой плач,
Когда врезался в плечи мяч.
Под вечер голубей гоняли,-
Был воздух звонок и упруг,-
Они, над садом сделав круг,
Взмыв
Как чистый снег, кружились там
И падали на крыши к нам.
Когда ж струил голубовато
Сиянье звезд небесный свод
И пыль спадала у ворот,-
Мы соби
И наполнял негромкий хор
Щемящей песней тихий двор.
Так незаметно пролетала
В забавах детских жизнь моя.
А рядом- тихое дитя-
Забелы дочка подрастал
Я мало знал ее:она
Держалась в стороне- одна.
Мать умерла, и Вероника
(Ее так звали) сиротой
Жила без матери родной,
Как без опоры повилика
Отец
Но приголубить не умел.
Знать,оттого и не любила
Быть у домашних на виду,-
Скрывалась девочка в саду,
Где синь меж кронами сквозила,
И не
Такой, как в глубине морской.
Не шевелятся листья вишен.
Лишь пенная волна цветов
Порой плеснет поверх кустов...
Шум улицы
Тут вечно глухо и темно-
Не всколыхнуть морское дно.
С раскрытой книгой Вероника
Тут забывала обо всем...
А взглянет
Краснеет сочно земляника,
Гудит над дикой розой шмель,
И горько пахнет буйный хмель.
На строчках книги - солнца блики,
Стран
Минутые быстрые летят,
Роятся мысли Вероники,
Цветет душа ее, растет
И в полноте красы встает...
К
Рядился сад, когда с берез
Листва срывалась, а мороз,
Рябины выкрасил багрово,
Траву белил, и мы ногой
Взрывали жухлых листьев слой;
Когда
Черемуха и стройный клен,
А гнезда мрачные ворон
Уже в просветах крон чернели,
И зажигал вечерний луч
Пожар в разрывах сизых туч;
Когда осенни
Стонал ночами, завывал,
Железом наших крыш стучал,-
Тогда до лета Вероника
В свой исчезала институт.
О ней
Рекой струится время в дали,
На дне не этой ли реки-
И голуби, и городки!..
Мы незаметно подрастали,
Иной уже расти
Считая их венцом красы.
И дочку юную соседей
Увидел я совсем иной,
Взросла она - цветок лесной
В росистой свежести весенней.
Я вос
Из сердца выплеснулся стих.
Он бил струею огневою,
Сквозь холод мысли протека
И в строгих формах застывал,
Как воск горячий под водою.
Не трудно угадать , о чем
Хотел сказать я тем стишком.
Не утаю, свое творенье
Я Верон
В томлении ответа ждал.
Мучительно тянулось время,
Дни проходили, как во сне,
Но не было ответа мне.
Когда ж ее случайно встретил,
Изли
Она взглянула на меня
(Был взор пронзителен и светел),
И с губ ее сорвался смех
Такой, что обижаться грех...
Не все смеются так- лишь дети
И люди с ясною душой.
Как жавор
Звенел искристый смех, и сети
Моей любви порвав,тотчас
Он сам сорвался и погас.
В лице девичьем тень мелькнула,
Как тень ненастья в ясном дне.
И. положив на плечи мне
Ладони нежные, шепнула
Она с участьем:"Больно вам..."
И был тот щепот, как бальзам...
Откр
Увидела моя душа:
Как ты свежа и хороша,
Вся светом светишься невольно.
С косой, во всей своей красе,
Как зорьк
Суть материнская сквозила
В ее лице, когда она
Склонилась, ласкою полна,
Ко мне... Так мать жалеет сына...
Краса ее передо мной
Иной открыла
Вся суть ее в себе сливала
Черты девичьей красоты
И материнские черты-
В одном обличье два начала.
Дост
Та, что поставил Рафаэль!..
И пред высокой красотою,
Заворожен, растроган ей.
Склонился я душой моей
Благослове
И обогрел мне сердце свет
На много дней, на много лет.
Тот свет гасили злоключенья,
Но он нет-нет и вспыхнет вдруг,
И прошлого
Проступит при его свеченье,
Как в озаренной свечкой тьме
Вязь тайной подписи в письме.
Видать. домчал бы до Парнаса
Крылатый
Потом я пел о прошлом вам.
Но только как найти Пегаса
Мне на брусчатках городских?
Передохни, мой верный стих!
Я вновь увидел то селенье,
Где годы
Тут стены мохом поросли,
В глазницах окон -отблеск тленья.
Покрылось пылью все. И мне
Тоскливо стало в тишине.
Я в сад вошел.Вс
Все то, что было здесь,- прошло,
Травой забвенья поросло,.
И только имя"Вероника&q
Что вырезал я на коре,
Напомнило о той поре.
Расти, укореняйся, древо,
Вздымай, как памятник живой,
Ты эту надпись над землей
И шелести
Чем больше сходит лет и дней,
Тем выше след любви моей.(Максим Богданович, перевод Бронислава Спринчана)
9Ее так звали) сиротой
Росла без матери
Тема закрытаТема скрыта
Ты улыбнешься спросонок
Обнимешь теплой рукой
Тебя зову я котенок
котенок мой золотой
Тв
И чистотою своей
Меня спасает котенок
В бродячей жизни моей
Твой голос нежен и звонок
И чистотою своей
Меня спасает
В бродячей жизни моей
Котенок
В бродячей жизни моей
Котенок
В бродячей жизни моей
Мои грехи и ошибки
Т
И мне без этой улыбки
На свете просто нельзя
Пусть я давно не ребенок
Стоит зима у дверей
Но есть на свете котенок
В бро
Как говорят, не первой свежести.
А в сердце чувств такие залежи,
Такой запас любви и нежности!
Моим богатст
Так поделиться с кем-то хочется.
"Да на тебе венец безбрачия", -
Сказала мне соседка-склочница
Молчала б лучше, грымза старая,
Да помогла б мне с этим справиться.
Все говорят, я девка статная,
И не дурна, хоть не красавица.
Как
Как жарю кур с румяной корочкой!
И кто б мне сделал предложение,
Не пожалел бы ну нисколечко!
Тут заходил один подвыпивший.
Жену с детьми отправил к матери.
Час посидел, мне душу выливши,
Потом ушел. Дорога скатертью.
А ско
Пойду к подружкам на девичник я.
Вчера себе купила платьице,
Не дорогое, но приличное.
Надену лаковые лодочки,
Войду в метро, как манекенщица.
Потом с девчонками, под водочку,
Нам, может, счастье померещится.
На платье ворот в белых кружевах
И в нем такая я красавица!
Подружки обе, хоть замужние,
Но, в общем, тоже несчастливые.
Мужья их в доме гости редкие.
Один - моряк. Все где-то плавает.
Другой встречается с соседкою.
Но дети есть, а это - главное.
Я им твержу - терпите, девочки.
Какие есть - а все ж мужья.
И
Одна домой отправлюсь я.
И у метро куплю у тетеньки
Три ветки в бусинках мимоз.
Уткнусь лицом в букетик желтенький
Так
Мне говорят - с твоей-то внешностью
Ну что такого в тридцать лет?
И кружат в сердце вихри нежности,
Как майских яблонь белый цвет.
Лариса Рубальс
Как говорят, не первой свежести.
А в сердце чувств такие залежи,
Такой запас любви и нежности!
Моим богатст
Так поделиться с кем-то хочется.
"Да на тебе венец безбрачия", -
Сказала мне соседка-склочница
Молчала б лучше, грымза старая,
Да помогла б мне с этим справиться.
Все говорят, я девка статная,
И не дурна, хоть не красавица.
Как
Как жарю кур с румяной корочкой!
И кто б мне сделал предложение,
Не пожалел бы ну нисколечко!
Тут заходил один подвыпивший.
Жену с детьми отправил к матери.
Час посидел, мне душу выливши,
Потом ушел. Дорога скатертью.
А ско
Пойду к подружкам на девичник я.
Вчера себе купила платьице,
Не дорогое, но приличное.
Надену лаковые лодочки,
Войду в метро, как манекенщица.
Потом с девчонками, под водочку,
Нам, может, счастье померещится.
На платье ворот в белых кружевах
И в нем такая я красавица!
Подружки обе, хоть замужние,
Но, в общем, тоже несчастливые.
Мужья их в доме гости редкие.
Один - моряк. Все где-то плавает.
Другой встречается с соседкою.
Но дети есть, а это - главное.
Я им твержу - терпите, девочки.
Какие есть - а все ж мужья.
И
Одна домой отправлюсь я.
И у метро куплю у тетеньки
Три ветки в бусинках мимоз.
Уткнусь лицом в букетик желтенький
Так
Мне говорят - с твоей-то внешностью
Ну что такого в тридцать лет?
И кружат в сердце вихри нежности,
Как майских яблонь белый цвет.
Лариса Рубальс
"Так пусть будут благословенны дороги, по которым мы уходим вдаль..."
Иль с аквалангом в море гладит акул без спешки...
Ни капли не завидно, я - тоже парень рисковый!
Я небезопасно... люблю извлекать флешки!
Любовь - она бывает разной.
Бывает отблеском на льду.
Бывает болью неотвязной,
Бывает яблоней в цвету.
Бывает вихрем и полетом.
Бывае
Мы ей покоем, и работой,
И жизнью жертвуем самой!
Но есть еще любовь такая,
Что незаметно подойдет
И,
Тебя сквозь годы поведет
И будет до последних дней
Душой и совестью твоей.
МАРГЕРЪ.
(ПОЭМА)
ВЛАДИСЛАВА СЫРОКОМЛИ
Переводъ Л. И.
Пальмина.
Пѣснь первая.
I.
О, гдѣ
святая древность родной земли моей
Съ богами
и со славой своихъ богатырей,
Съ
могучей вѣщей пѣснью пѣвцовъ былыхъ временъ?
Промчалась ты на свѣтѣ, исчезла будто сонъ!
Ни листъ
изъ древней книги, ни вырытый кирпичъ
Теперь намъ
не помогутъ твои черты постичь.
Сверкнетъ
ли твой остатокъ подъ сельскою сохой,
Найдетъ
ли
По
глинянымъ обломкамъ, желѣзу и костямъ
Кто
цѣлаго народа раскроетъ судьбы, намъ?
Кто
замкнутое въ буквахъ намъ можетъ объяснить,
Найти въ
преданьи смутномъ святую правды нить?
Кто въ
тьму вѣковъ далекихъ прольетъ хоть слабый свѣтъ?
Одинъ
пѣвецъ, что къ предкамъ любовію согрѣтъ.
Лишь онъ,
прозрѣвъ былое, подъ звуки арфы той,
Что
срублена изъ вѣтви лѣсовъ страны родной,
Къ намъ
вызоветъ изъ гроба могильный хоръ тѣней,
Добудетъ
искр
О, гдѣ
жъ, въ какомъ курганѣ, ты скрыта подъ землей,
Таинственная арфа пѣвцовъ Литвы родной?
Пусть
грянетъ величаво изъ гроба твой раскатъ,
Чтобъ въ
насъ сердца забились съ тобой подъ общій ладъ.
Въ другой средѣ рожденный, дитя вѣковъ
иныхъ,
Теперь
слагаю пѣсню я о богахъ твоихъ.
Съ
сердечнымъ умиленьемъ, но не, какъ дерзкій тать,
Священный
пепелъ предков
Въ крови,
въ медвѣжьихъ шкурахъ, пускай дружины ихъ
Представъ
предъ очами дѣтей вѣковъ иныхъ,
Такъ дики
словно пущи, въ моемъ краю родномъ,
И чисты
словно рѣки, откуда воду пьемъ,
Печальны,
будто вѣтеръ осеннею
Иль эха
сельской пѣсни, унылой и простой,
Не кроютъ
вѣроломства они въ душѣ своей,
Но свято
почитаютъ боговъ, жрецовъ, князей.
Князья же
и владыки, что царствуютъ въ краю,
Ему приносятъ въ жертву и жизнь, и кровь свою,
Всѣмъ
дѣлятся съ народомъ, что только за душой:
И
хлѣбомъ, и добычей, и славой боевой,
И смертью
богаты
Вотъ о
какомъ народѣ мной пѣсня сложена.
Когда-жъ
ударю въ струны я слабою рукой,
О Маргерѣ
ли храбромъ спою напѣвъ простой,
Иль о
пожарномъ пеплѣ, что кровью былъ залитъ,
Засвищетъ
вихорь въ струнахъ, Первунъ ли загремитъ,
Спою-ли
про Ольгерд
Польется
плачемъ дѣвы, забьется-ль сердце вдругъ,
Раздастся-ль грохотъ брани и боевыхъ мечей,--
О, арфа
вайделотовъ, о, древняя! скорѣй
Струною,
закоснѣвшей подъ пылью гробовой,
Изъ-подъ
земли откликнись, грянь заодно со мной!
И предки,
что святы
Подъ чары
пѣсенъ внука, возстанутъ изъ земли....
Временъ новѣйшихъ
чада! ровесниковъ семья!
Хотите-ли
послушать, какъ строю арфу я?
Садитесь
же и, дружбѣ открывъ свои сердца,
Простите,
е
И съ
ласковой улыбкой потомъ кивните мнѣ,
Когда я
разскажу вамъ о давней старинѣ.
II.
Кейстутъ
княжилъ надъ Жмудью, Ольгердъ владѣлъ Литвой,
Литва
слыла могучей и славной стороной,
Отъ Ладожскихъ
прибрежій вплоть до Карпатскихъ горъ,
Съ
Эвксина до владѣній нѣмецкихъ свой просторъ
Расширила
по русски
Отдавъ
владѣнья эти въ удѣлъ своимъ князьямъ.
А гдѣ ужъ
слишкомъ были далеки города,
Вассаловъ
или братьевъ князь посылалъ туда,
Какъ
данниковъ, вручая мечъ правосудья имъ
И облекая
правомъ ихъ княжескимъ своимъ --
Отдать
всю жизнь
Ходьбы въ
двухъ дняхъ отъ Троцка, средь сельской тишины,
Близь
рыцарской границы, гдѣ Нѣманъ протекалъ,
Старинный
замокъ Пулленъ вершины возвышалъ.
Когда
Кейстутъ страною окрестной овладѣлъ,--
Онъ
княжеское право далъ Маргеру въ удѣлъ.
Какъ
данникъ отъ короны, на поприщѣ своемъ
Отъ князя
облечен
Здѣсь
Маргеръ въ замкѣ Пулленъ, среди глуши лѣсной,
На нѣманскихъ
границахъ, стерегъ свой край родной.
III.
Хлѣбъ
колосился пышно среди прибрежныхъ нивъ,--
Вокругъ
цвѣты алѣли, ковромъ луга покрывъ;
Но
Нѣмцы-крестоносцы въ несчастный мигъ пришли,
Цвѣты,
луга и нивы стоптали и пожгли;
А острія
мечей ихъ и бердышей стальныхъ
Нажрались
т
Бой
закипѣлъ кровавый,-- ужасный, смертный бой,--
Литва
день цѣлый билась съ отвагой огневой,
Тяжелыми
камнями разя враговъ своихъ
И Нѣмцамъ
разбивая щиты и груди ихъ.
Не
совладать съ Литвою -- и вражья рать ушла,
Забравъ
съ собой добычу, оставивш
Вдали же
обличали дымки спаленныхъ селъ,
Что по
пути къ Поморью врагъ полчища повелъ.
IV.
А на полѣ
сраженья, на крѣпостныхъ валахъ,
Уже одни Литвины съ отчаяньемъ въ
сердцахъ:
Они
ломаютъ руки; угрюмы ихъ глаза;
Бѣжитъ съ
рѣсницъ сокольихъ кровавая слеза.
Вернуться
ли имъ снова въ деревни? но къ чему?
Пожаровъ
дальнихъ
Дымъ,
стелющійся мрачно, надъ лѣсомъ и рѣкой,--
То съ
родины ихъ вѣсти, что врагъ ихъ роковой
Все въ
жизни дорогое, все, чѣмъ имъ свѣтъ былъ милъ,
Избилъ, измучилъ, въ цѣпи сковалъ и
повлачилъ
Въ
Нѣметчину....
О, сердце
растерзано! И вотъ
Слезамъ
на смѣну мщенье кровавое встаетъ,
Народъ съ
ужаснымъ воплемъ тѣснится вкругъ толпой
И рубитъ
мертвых
Чтобы
костеръ изъ труповъ, изодранныхъ, нагихъ
Богамъ
вознесши въ жертву, склонить на милость ихъ.
V.
Ужасный
видъ: на нивѣ, истоптанной до тла,
И
Нѣмцевъ, и Литвиновъ валяются тѣла.
Мѣхъ
рысій и одежды льняныя на однихъ,
Стальныя
брони ярко сверкаютъ на другихъ,
Тамъ
мощныя рамена въ желѣзѣ боевомъ,
Давя
врага, застыли въ объятьи роковомъ.
Здѣсь
блѣдный
А на
другомъ, съ нимъ рядомъ, смѣхъ демонскій застылъ.
Въ иномъ
такъ много злобы, что мнится, будто бой
Возобновится тотчасъ за гранью гробовой....
И все
залито кровью, а воронъ здѣсь и тамъ
Ужъ
вьется, глядя въ очи пытливо мертвецамъ;
Волкъ
сторожитъ добычу изъ сумрака лѣсовъ;
Почуявъ
запахъ крови, грызется стая псовъ;
А тамъ
изъ чьей-то груди, разбитой, чуть живой,
Предсмертны
Иль
кто-нибудь остатокъ дыханья соберетъ
И изрыгнетъ
проклятье, или мольбу шепнетъ.
VI.
Литвинъ,
кипящій местью, къ стенаньямъ же глухой,
Съ тѣлъ
рыцарскихъ срываетъ нетрепетной рукой
Ихъ
золотыя цѣпи и шлемы, и мечи,
И
разрываетъ въ клочья съ крестами ихъ плащи,
Иль
бороды терзаетъ у мертвецов
Какъ
хищный ястребъ когти, впуская пальцы въ нихъ,
И злобно
топчетъ трупы, а только въ комъ-нибудь..
Заслышетъ
трепетъ сердца -- мечемъ пронзаетъ грудь.
VII.
Подъ
сѣнью темной ели, невидимый толпой,
Крестовый
юный
Литовскій
тяжкій молотъ его лишь оглушилъ,
Повергнувъ безъ сознанья, но жизни не лишилъ.
То юноша
застонетъ, то броситъ вэоръ вокругъ,
То безъ
сознанья руку на мечъ положитъ вдругъ.
Воды онъ
просить каплю.... и вотъ на громкій стонъ
Хоть и
нѣмецкой рѣчи, толпясь со всѣхъ сторонъ,
Какъ
вкопаная стала язычниковъ орда.
Легко въ
душѣ Литовской смиряется вражда,
Къ нему
Литвинъ свирѣпый
Но
взорами, колеблясь, товарищей обвелъ;
Въ его
душѣ желѣзной; и къ жалости глухой,
Боролось
милосердье съ кровавою враждой;
Но мигъ
-- и съ злобнымъ смѣхомъ, опомнясь, онъ вскричалъ:
"Клянусь!
вѣдь это Нѣмецъ! Чего-жъ я думать сталъ?
"Сме
Но вдругъ
рукою сильной пріостановленъ онъ.
VIII.
Литвинъ
остановился и, обративши взоръ,
Къ землѣ
склонилъ смиренно и очи, и топоръ;
Предъ
нимъ былъ храбрый Маргеръ. Узнаешь сразу въ немъ
Отростокъ
богатырскій вождей въ краю родномъ.
Въ
Ромновѣ дубы крѣпки, гдѣ чтитъ Литва боговъ,
Въ
десницѣ у Деркуна ужасна мощь громовъ,
Но
Маргеръ мощныхъ дубовъ и крѣпче, и сильнѣй,
Въ его
рукѣ сѣкира небесныхъ стрѣлъ грознѣй.
На
жертвенникѣ въ Вильнѣ, елеемъ облитой,
Торжественно и жарко пылаетъ Зничъ
святой;
Но жарче
безъ сравненья, и пламеннѣй вдвойнѣ
Въ душѣ
вождя пылаетъ любовь къ родной странѣ,
Онъ
Пулленской твердыней, какъ князь, владѣетъ, тутъ
Владыку и
героя здѣсь въ немъ повсюду чтутъ.
Соболья
эта шапка надъ княжеской главой,
Пернатый
шл
Во вѣкъ
не украшали достойнѣе чела:
Все онъ
стяжалъ въ сраженьяхъ за славныя дѣла.
Прекрасенъ въ ясномъ небѣ блескъ утреннихъ лучей,
Но
княжеское сердце и чище, и свѣтлѣй.
Одна
вражда лишь -- въ Нѣмцамъ,-- въ душѣ его живетъ,
Но такъ страшна, какъ будто всѣхъ змѣй изъ
всѣхъ болотъ,
Всѣхъ
гадовъ рой несмѣтный и всѣхъ подземныхъ силъ
Въ
пылающее сердце свой ядъ ему излилъ.
Въ крови
увидя зелень наднѣманской
За родину
страдалъ онъ страданьемъ всей Литвы,
Ему какъ
будто разомъ въ грудь были вонзены
Всѣ копья
крестоносцевъ до самой глубины....
Онъ за
боговъ литовскихъ, за ихъ позоръ страдалъ
И жгучей
жаждой мести за родину сгоралъ.
О, если
въ этотъ мигъ онъ надъ вражьей головой
Отвелъ
ударъ смертел
Знать,
юноша съ недобрымъ намѣреньемъ спасенъ --
И имъ на
жертву мести страшнѣйшей обреченъ....
IX.
Всѣ
дрогнули,-- такъ грозно князь Маргеръ закричалъ;
То не
былъ голосъ тигра, рычащаго межъ скалъ;
Съ
ужаснымъ стономъ львицы онъ сходенъ былъ скорѣй,
Скорбящей о потерѣ похищенныхъ
дѣтей.
--
"Стой! убивать безсильныхъ для насъ позоръ и срамъ!
"Послуж
"Мы
ровно черезъ мѣсяцъ, въ рожденіе луны,
"День славный Земеника отпраздновать должны.
"Богъ добрый урожаевъ! Чтутъ день его святой,
"Съ
тѣхъ поръ, какъ хлѣбъ родится въ поляхъ страны родной,
"Въ
своемъ благоволеньи онъ щедро намъ даетъ
"Плоды и волосъ хлѣбный, и молоко, и медъ.
"Ему
отцы и дѣды, въ Литвѣ, бывало встарь,
"Все
это возносили на жертвенный алтарь.
"А
гдѣ-жъ возьмемъ теперь мы медъ, молоко, плоды?
"Стоптали нѣмцы нивы, пожгли у насъ сады,
"Порѣзали скотину, медъ съ ульевъ унесли,
"Что-жъ Богу принесемъ мы съ расхищенной земли?
"Но
искреннаго сердца угоденъ даръ богамъ;
"Кровь Нѣмца въ нашей власти,-- во славу небесамъ
"На
жертвенн
"Мы
брызнемъ кровью алой еще алѣй цвѣтовъ,
"И,
въ жертвоприношенью съ небесъ благоволя,
"Намъ Земеникъ, быть можетъ, благословитъ поля;
"И
этотъ хлѣбъ съѣдая безъ слезъ и безъ скорбей,
"Герои станутъ въ битвахъ и крѣпче, и сильнѣй....
"Взять плѣнника живаго и въ кандалы сковать!
"Пускай онъ въ башнѣ замка дня жертвы будетъ ждать."
Такъ молвилъ грозный Маргеръ, а звукъ
его рѣчей
Сперва
гремѣв
Ослабъ,
когда давалъ онъ послѣдній свой приказъ,
Дрожали
губы, слезы заискрились изъ глазъ....
X.
По волѣ
князя быстро Литвины подошли
И взяли
крестоносца, поднявъ его съ pемли;
А
Маргеръ, полный гнѣва, такъ мечъ его рванулъ,
Что сталь
задребезжал
Плащъ
крестоносца бѣлый и сдернувши потомъ
На клочья
разорвалъ онъ крестъ, вышитый на немъ,
И
растопталъ....
Безмолвно
Литвинамъ знакъ онъ далъ;
Тѣ взяли
нѣмца; рыцарь едва уже дышалъ;
Слабѣвшей
жизни
А голова
повисла безчувственно на грудь.
Когда-жъ
кольчугу взяли и сняли шлемъ съ чела,
По
волосамъ, алѣя, кровь струйкой потекла.
Никто
рукою доброй той струйки не отеръ,
Но брани
и проклятій вокругъ раздался хоръ:
"А!
нѣженк
"Какъ разъ умретъ, пожалуй, нѣмецкій еретикъ!...
"Это
знаетъ, доживетъ ли на хлѣбѣ онъ съ водой,
"Пока его заколетъ мечъ жреческій святой?"
Такъ съ
злобой два Литвина, что юношу несли,
Надъ
плѣннымъ издѣваясь, свой разговоръ вели.
"Постой, одинъ промолвилъ,-- нѣмецкій дьяволъ, братъ,
"Безъ помощи не бросить, повѣрь, своихъ щенятъ....
"Хоть кровью весь истекъ онъ, не открываетъ глазъ,
"А
все держи покрѣпче, не то уйдетъ какъ разъ.
"А
чтобы онъ изъ плѣна не убѣжалъ, гляди,
"Сорви
"Въ
нихъ дьяволъ самъ запрятанъ." И дерзкою рукой
Литвинъ
уже схватился за крестикъ золотой.
У юноши тотъ крестикъ надѣтъ на шеѣ
былъ --
Имъ папа
въ Авиньонѣ его благословилъ.
Но
взглядъ вождя орлиный такъ строго засверкалъ,
Что
воинъ, поблѣднѣвши, въ испугѣ задрожалъ;
"Прочь! гнѣвно князь воскликнулъ съ нахмуреннымъ челомъ,
"Позоръ -- глумиться нагло надъ сверженнымъ врагомъ!"
XI.
Ворота
замка настежъ; ужъ плѣнный рыцарь тамъ.
Надъ
Нѣманомъ высоко вознесся къ небесамъ
Прямой
дубовый замокъ; трудъ топоровъ простыхъ
Нагромоздилъ колоды однѣ поверхъ другихъ;
Вкругъ
стѣнъ сосновыхъ кольевъ остркононечный рядъ,
А далѣе
овраги глубокіе лежатъ.
Кругомъ-же всей твердыми встаетъ высокій валъ;
Прибрежіе
рѣчн
Съ
таинственною цѣлью изрывъ въ землѣ сырой
Ходы и
подземелья, что скрытою тропой
Ведутъ до
чащи лѣса, до Нѣманской воды.
Лишь
Маргеру да Богу извѣстны тѣ ходы;
Ихъ,
будто лисьи норы или лазейки змѣй,
Ни чуткій
песъ не сыщетъ, ни зоркій глазъ людей.
О, чтобы
на смерть биться съ ордой нѣмецкихъ гадъ
Нужна и
лисья хитрость,и жалъ, змѣиныхъ ядъ.
Друзьямъ
не вѣрить нужно и также измѣнят
И,
засыпая, ножъ свой изъ рукъ не выпускать.
Перкунъ!
Литвы владыка! О, грозный богъ отцовъ,
Кому и
кровь, и пламя милѣе всѣхъ даровъ!
Зачѣмъ
такъ мягки, прямы сердца твоихъ дѣтей?
О, для
чего въ груди ихъ нѣтъ лютости твоей?
Сегодня
праздникъ мести, рѣзня, кровавый бой,
А завтра
сынъ литовск
Обнимется
за чаркой съ мучителемъ своимъ,
И самъ
оплачетъ первый свою жестокость съ нимъ.
Такъ
Маргеръ къ крестоносцамъ кипя враждой и зломъ,
И кроя въ сердцѣ мщенье, какъ туча страшный
громъ,
Чрезъ
мигъ смотрѣлъ спокойно, вполнѣ миролюбивъ
И
освѣживши вздохомъ пылающую груды.
Пошелъ
онъ въ башню замка на узника взглянуть.
XII.
А въ
мрачной башнѣ глухо порою слышенъ стонъ
Лежитъ въ
ней юный рыцарь, въ оковы заключенъ.
На рваныя
лохмотья сочится кровь съ чела
И камень
въ изголовьи струею облила.
Онъ мечется, какъ будто-бъ хотѣлъ
прогнать рукой;
Сверкающій въ окошкѣ лучъ солнца золотой.
Предъ
узнико
Остановивши взоры задумчиво на немъ:
"Страдаешь ты.... невѣрный.... страдаешь.... жалко мнѣ....
"Жаль мать твою, что плачетъ въ далекой сторонѣ.
"Такъ юнъ.... но справедливость угодна небесамъ:
"Въ
Мальборгѣ, въ Рыдзѣ мало-ль по вашимъ крѣпостямъ
"Литовской молодежи въ оковахъ вѣкъ
влачитъ?
"Здѣсь матери есть тоже, и ихъ душа болитъ!
"Тамъ гаснутъ въ долгихъ мукахъ, далеко отъ родныхъ,
"Возя кирпичъ и глину для сводовъ крѣпостныхъ....
"Тебѣ-жъ судьба даруетъ нетрудный здѣсь конецъ.
"Падешь, какъ юный колосъ, что, срѣжетъ въ полѣ жнецъ....
"Страдаешь ты.... мнѣ жалокъ несчастный твой удѣлъ!
"Однако, если съ гада я на груди согрѣлъ, --
"Я
знаю, что, лишь только онъ оживетъ чуть-чуть,
"То
первый ядъ свой впуститъ въ спасающую грудь
"И
ужъ не вырват
"Такъ пусть-же погибаетъ отродье гнусныхъ змѣй!"
Такъ Маргеръ, то краснѣя, то блѣдный,
самъ не свой,
Велъ
разговоръ не съ плѣннымъ, а больше самъ съ собой,
И думалъ
онъ, что рыцарь, въ страданіяхъ своихъ,
Не
слышетъ словъ литовскихъ, не понимаетъ ихъ.
Но нѣмецъ въ прибалтійской былъ
области рожденъ;
Межъ
однолѣтковъ прусскихъ играя въ дѣтствѣ, онъ
Съ ихъ
языкомъ сроднился
И рѣчь
Литвы, какъ братья, какъ близнецы, сходны.
Тутъ нѣмецъ по литовски смогъ тихо
простонать:
"Ты
слишкомъ благороденъ, литвинъ, чтобы не знать,
"Какъ самый низкій ратникъ, что если врагъ сраженъ,
"То
много правъ имѣетъ на милосердье онъ...
"Про
рыцарей
"Готовы мы ужалить согрѣвшихъ насъ людей.
"Не
поноси и гада.... среди литовскихъ хатъ,
"Самъ видѣлъ я, у васъ-же священныхъ змѣй хранятъ;
"А
развѣ змѣй подобный за ласковый пріемъ
"Когда кусалъ ту руку, что поитъ молокомъ?
"Я
человѣкъ.... я рыцарь.... и такъ бы поступилъ?
"Не
знаешь, что за чувства въ насъ этотъ крестъ внушилъ!
"Нѣтъ
"Вымаливая жизни, не стану ползать я...
"Но
если-бы, какъ рыцарь, ты жизнь мнѣ пощадилъ,
"Тебѣ бы христіанинъ достойно отплатилъ!...
XIII.
Съ
дружиной Нѣмцевъ Маргеръ не разъ въ бояхъ бывалъ,
Не разъ
слыхалъ ихъ клятвы и ихъ значенье зналъ.
Подумалъ,
усмѣхнулся.... но рыцарь молодой
Ему
казался полнымъ правдивой чистотой
Къ
тому-жъ литовскій говоръ у плѣнника въ устахъ
Повѣялъ
прими
Всегда
сокрыты чары, мирящія съ врагомъ,
Когда
заговоритъ онъ родимымъ языкомъ:
Тогда онъ
въ насъ потушитъ весь ненависти жаръ....
И благо,
что не зналъ онъ всю силу этихъ чаръ!
Такъ
вождь въ душѣ подумалъ, на стражей посмотрѣлъ
И раны у
больнаго перевязать велѣлъ,
И изъ
холодной башни со сводомъ перенесть
Его въ
покой просторный
Тутъ
сильные Литвины, поднявъ его съ земли,
Въ
обширную свѣтлицу сейчасъ перенесли.
Среди ея, изъ плиты, столъ каменный большой,
На немъ
разлитый алусъ и медъ непонитой.
Знать
сходятся нерѣдко сюда толпы бойцовъ,
Порой для
совѣщаній, порою для пировъ,
Рога
лосей и зубровъ прибиты по стѣнамъ;
Оружье --
знакъ побѣды виситъ и здѣсъ, и тамъ,
Вотъ
шлемъ, въ бою отбитый у Половца съ чела;
Вотъ съ
латъ гусаровъ крылья сарматскаг
И здѣсь
чалмы цвѣтныя съ татаръ увидѣлъ онъ,
Изъ
церкви Новгородской рядъ золотыхъ иконъ;
Сверкнули
между прочимъ предъ узникомъ больнымъ
И славный
гербъ Мальборга, и Хелнскій рядомъ съ нимъ:
Орелъ на
бѣломъ полѣ съ короной надъ главой
И собственное знамя съ Маріею святой.
Вотъ
братній плащъ.... и живо его мечта несетъ
Въ
песчаном
Онъ живо
вспомнилъ моря баюкавшій прибой,
И надъ
морскимъ заливомъ припомнилъ домъ родной,
И стѣны
командорства изъ красныхъ кирпичей,
И
вспомнилъ онъ.... тутъ слезы сверкнули; изъ очей....
XIV.
Духъ
рыцарей мужаетъ отъ самыхъ юныхъ лѣтъ:
Уже
любовью рыцарь въ отчизнѣ былъ согрѣтъ.
Ему
знакомы были и чувствъ мятежныхъ жаръ,
И муки, и
блаженство,
Онъ, то
смѣялся трезво, то увлекался вновь,
Боролась
въ немъ съ разсудкомъ кипучая любовь
Уже для
жизни сердце успѣлъ онъ развернуть:
Подъ
панцырною сталью мужаетъ скоро грудь,
А въ
сердцѣ крестоносцевъ растетъ сама собой
Честь
рыцарская вмѣстѣ съ солдатской простотой.
Отъ
дѣтской колыбели, съ младенческихъ
Основы
христіанства воспринялъ въ сердце Онъ.
Сѣдой
отецъ, бывало, съ нимъ на конѣ верхомъ
Его
молиться учитъ и дѣйствовать копьемъ,
Разсказомъ о турнирахъ мечты въ немъ разогрѣвъ:
Какъ въ
образѣ богини,краса всѣхъ юныхъ дѣвъ
Съ
высокаго балкона бойцамъ бросаетъ взглядъ
И
доблестнымъ героямъ даритъ вѣнцы наградъ.
Въ такихъ
разсказахъ прелесть ребенокъ находилъ,
Онъ
женщину, какъ Бога, благоговѣйно
И ранѣе,
чѣмъ страсти въ немъ сердце разожгли,
Какъ въ
духовъ неба, вѣрилъ онъ въ ангеловъ земли.
Онъ чистыми мечтами былъ дѣвственно
согрѣтъ;
Когда-жъ
его впервые объялъ въ осьмнадцать лѣтъ
Любви
мятежный трепетъ, закравшис
И въ
дочери сосѣда родилось чувство въ немъ,
Какимъ
тогда предался онъ радужнымъ мечтамъ,
Какъ
золото сіявшимъ, парившимъ въ небесамъ!
Въ душѣ,
какъ въ храмѣ Божьемъ, свѣтилась благодать.
Любимъ-ли
онъ взаимно?-- онъ не хотѣлъ и знать!
Сочувствія у милой онъ даже не искалъ,
Былъ
робокъ передъ нею, любви не открывалъ,
Лишь
чувствовалъ, что въ сердцѣ отраднѣй и свѣтлѣй,
Когда
встрѣчался взоромъ съ возлюбленной своей.
Но что
невинность сердца? цвѣточекъ полевой;
Порывы
первой бури умчатъ ее съ собой.
Едва,
надѣвши панцырь, копье онъ могъ поднять,--
Какъ ужъ
потупилъ ребенокъ въ воинственную рать,
И тамъ,
въ разгулѣ шумномъ, гдѣ быстро онъ возросъ,
Друзья
его
Онъ,
слыша дѣтскимъ ухомъ глумленья смѣхъ тупой,
Поколебался въ вѣрѣ сердечной и святой...
Уже
передъ румянцемъ, что отъ вина горитъ,
Стыдливости румянецъ бѣжалъ съ его ланитъ.
А разъ
побывъ на пирѣ разнузданныхъ кутилъ,
Святыню
тайныхъ вздоховъ онъ въ стыдъ себѣ вмѣнилъ...
Среди
веселыхъ. грацій, разгула и вина,
Любовь
святая стала ему уже смѣшна.
Идя во
слѣдъ пороку протоптан
Исполнился онъ ложью, простился съ прямотой,
И
рыцарскимъ девизомъ избравши мотылька,
Что день
мѣнялъ утѣхи, глядѣлъ на нихъ слегка.
Любовь,
надежду, вѣру -- все счелъ за сущій вздоръ:
Хотя
порой и слышалъ внутри души укоръ,--
Передъ
самимъ собою притворствовалъ и лгалъ,
И
принужденнымъ смѣхомъ боль сердца заглушалъ;
Въ немъ пробудились страсти и, подчиняясь
имъ,
Онъ
нача
Когда
сіяньемъ Божьимъ душа упоена,
Изъ ней
зерно спасенья не вырветъ сатана.
Когда
хоть разъ взволнуетъ намъ перси вздохъ святой,
Хоть разъ
заблещутъ очи молитвенной слезой,
Душа,
преобразившись пылка и молода,
Надолго
ужъ, надолго отчаянью чужда.
Ей ранъ
еще, быть можетъ,
Но для борьбы довольно въ, ней силъ могучихъ
есть,
XV.
Была
такимъ волненьемъ грудь рыцаря полна,
А между
тѣмъ съ Литвою объявлена война;
Подъ
Пуллецомъ разбиты дружины нѣмцевъ въ прахъ,
И, въ
плѣнъ попавши, рыцарь у Маргвра въ рукахъ.
Теперь
трофеи брани замѣтивши кругомъ,
Свой мечъ
и плащъ воинскій съ разодраннымъ крестомъ,
Свою
броню и знамя увидя предъ собой,
Задумчиво
ун
Младенческіе годы такъ ясно вспомнилъ вновь,
Родимый
домъ и сердца невинную любовь,
И онъ
заплакалъ, силой таинственной объятъ,
Отрадными
слезами, что сердце молодятъ.
XVI.
Обманываетъ въ горѣ насъ времени полетъ:
Года
несутся быстро; день медленно идетъ.
Промчится
цѣлы
И, словно
вѣчность, длится минута или часъ.
Когда-же
освѣжиться измученной душой
Хотимъ
мы, вспоминая путь жизни прожитой,
То годы
мукъ и горя, дни цѣлые кручинъ,
Для насъ
одинъ лишь образъ, лишь только мигъ одинъ.
Въ неволѣ
кресто
Хворалъ
онъ цѣлый мѣсяцъ и скоро все забылъ...
Мученіямъ
и думамъ уже помина нѣтъ;
Но день одинъ проходить мучительнѣе лѣтъ.
Нетерпѣливо очи ладонью заслонивъ,
Клянетъ
онъ Божье солнце, что ходъ его лѣнивъ...
И мечется
на ложѣ болѣзненно
Безсонницей томимый, или тревожнымъ сномъ,
Минувшей
цѣлой жизни развертываетъ нить
Онъ разъ,
другой и третій -- разъ до ста, можетъ быть,
Все
перебралъ онъ мыслью, носясь въ своихъ мечтахъ,
Что
сердце укрываетъ въ глубокихъ тайникахъ.
И
истомили душу ему, какъ злой недугъ,
Тѣ думы,
что свершали предъ нимъ безсмѣнный кругъ.
Но юноша
не можетъ питать въ душѣ своей
Одни
воспом
Предъ
тѣмъ, кто только началъ путь жизни молодой,
Міръ
будущаго блещетъ, надежды золотой,
Земли
обѣтованной прекраснѣй и пышнѣй,
Туда не
устаетъ онъ летать мечтой своей;
Онъ убѣжденъ, что въ жизни путь
сокровенный есть,
Гдѣ всѣхъ
цвѣтовъ прелестныхъ нельзя и перечесть,
И гдѣ
сокровищъ бездны таятся подъ ногой.
Но юный
крестоно
Зналъ,
что, быть можетъ, гибель предъ нимъ невдалекѣ,
И смерть
надъ нимъ трепещетъ, какъ мечъ на волоскѣ
У Маргера
въ десницѣ, что кровь его потомъ
За кровь
Литвы въ возмездье прольютъ надъ алтаремъ;
И жрецъ
неумолимый призвать его готовъ,
Быть
можетъ,
Геройскою
душою былъ рыцарь одаренъ:
Предъ
гибелью и смертью не задрожалъ бы онъ;
Онъ не
пришелъ бы въ трепетъ отъ стрѣлъ и отъ меча.
Но
гаснуть потихонькуѵ и таять, какъ свѣча,
Глотая
ядъ по каплѣ, одну во слѣдъ другой --
О, это
сушитъ сердце мучительной тоской!
Когда съ
вершины заика, на башнѣ у воротъ,
Затрубитъ въ рогъ воловій литовскій
ва
Чтобъ
вечеромъ иль утромъ народу возвѣстить,
Что часъ
насталъ съ зарею мольбы богамъ творить,--
Иль въ
подземельи замка боговъ подземныхъ рой
Ворожея-старуха зоветъ къ себѣ порой,
И глухо
завыванья и плачъ ея дрожатъ,
Когда имъ
вторитъ эхо, и филины кричатъ,
Онъ
вскакиваетъ съ ложа, Дыханье затаивъ,
И
думаетъ, что это звучитъ жрецовъ призывъ;
Что ножъ
уже отточенъ, зажженъ уже костеръ,
И черезъ
мигъ свершит
Но все въ
тиши смолкаетъ... и мирно дремлетъ онъ,
Но снова
въ подземельи ужасный крикъ и стонъ;
Вмигъ
ужасомъ объятъ онъ опять во тьмѣ ночной,
И
мужество слабѣетъ въ груди его больной.
Когда
предъ заключеннымъ мигъ роковой сокрытъ,
Сто разъ
его надежда то гаснетъ, то блеститъ.
XVII.
Межъ
тѣмъ, отъ ранъ тѣлесныхъ былъ узникъ исцѣленъ.
Литвинъ
сѣдой, какъ голубь, весь сморщенъ и согбенъ,
Надъ
узникомъ болящимъ, какъ Маргеръ приказалъ,
Съ лѣкарствами
своими и день и ночь не спалъ.
Тотъ
старецъ звался Лютасъ (левъ по-литовск
Былъ
силой и отвагой отъ неба надѣленъ:
Какъ
будто громъ звучали изъ устъ его слова,
А кудри
съ бородою длиннѣе гривы льва,
Спадали
живописно по груди и плечамъ.
И
отдаленнымъ Нѣмцамъ и ближнимъ Полякамъ
Всѣмъ
памятны,-- Татарамъ и Русскимъ, до сихъ поръ
И ростъ
огромный старца, и смѣлый грозный взоръ,
И сила
рукъ могуч
Когда
рубился воинъ, неукротимъ и яръ.
А звучный
громкій голосъ далеко рокоталъ
И въ
грудь вливалъ отвагу, иль страхомъ наполнялъ.
Въ своихъ
воспламенялъ онъ воинскій бравый пылъ,
А вражью
рать и въ ужасъ, и въ трепетъ приводилъ;
Но
пролетѣли годы, и старость подошла,
Станъ
стройны
А борода
красавца и волосы кудрей
У старца забѣлѣли снѣгами зимнихъ
дней,
И голосъ,
словно бури, гремѣвшій на войнѣ
Теперь
лишь пѣснямъ служитъ о дальней, старинѣ.
Богъ
предназнач
Въ сказаніяхъ
и въ пѣсняхъ о славныхъ дѣдахъ вѣсть,
Чтобы въ
вѣкахъ позднѣйшихъ не сгибло безъ слѣда,
Что было
и творилось въ минувшіе года.
Какъ
долгъ жрецовъ маститыхъ, что Зничъ святой хранятъ,
Такъ
долгъ литовскихъ старцевъ таинствененъ и святъ,
Одни
огонь священный хранятъ на алтаряхъ,
Другіе --
Божье пламя, горящее въ сердцахъ..
XVIII.
Благодаря
лѣкарствамъ, былъ рыцарь исцѣленъ,
Лишь
поблѣднѣлъ ужасно: горячей крови онъ
Изъ
головы и груди не мало потерялъ.
Огонь
печальныхъ мыслей, что грудь ему сжигалъ,
Могильною
тоскою по каплѣ истощалъ
Въ
оковахъ заключен
Такъ
расцвѣтаетъ роза прекрасная, порой
Въ сырой
и темной ямѣ подъ мрачною стѣной:
Но, Боже,
какъ безжизненъ недужно-блѣдный цвѣтъ...
Едва
расцвѣсть успѣла, и лепестковъ ужь нѣтъ!
Подъ
стебелькомъ безсильнымъ червякъ гнѣздо ужь свилъ,
А
блеклый, жалкій, пурпуръ слой плѣсени покрылъ.
Такъ юный
плѣнникъ вянетъ въ неволѣ и тоскѣ.
Литвинъ
его мучень
Проснулось состраданье, вражду преодолѣвъ;
Въ душѣ
питалъ онъ къ Нѣмцамъ непримиримый гнѣвъ...
На
узника, бывало, старикъ едва глядитъ,
Прошепчетъ злое слово, проклятье проворчитъ;
Лѣкарство-ли онъ варитъ, сидитъ-ли надъ больнымъ,
А видно,
что душою недугъ не дѣлитъ съ нимъ.
Надъ
стономъ онъ смѣялся, боями закаленъ,
Самъ въ
ранахъ былъ, и столько ихъ въ жизни видѣлъ онъ,
Такъ
много онъ купался въ крови свой цѣлый вѣкъ,
Что
сердца въ немъ не трогалъ болѣзнью человѣкъ;
Но,
отгадавъ мученья душевныя въ больномъ,
Сталъ
кротче старый Лютасъ,
Уже замѣтно взгляды привѣтливѣй
бросалъ,
И
заводить бесѣду съ нимъ ласковѣе сталъ.
Спросилъ
его про имя и вспомнилъ, что въ быломъ,
Когда-то
Рансдорфъ Варнеръ бывалъ ему знакомъ,
Торунскій
вож
Шрамъ
написалъ клинкомъ онъ Литвину вдоль лица.
Пошло за
словомъ слово; старикъ одушевленъ;
Въ
глазахъ сверкаютъ искры; разговорился онъ,
И такъ въ
воспоминаньяхъ увлекся старый дѣдъ,
Какъ
будто сбросилъ бремя шестидесяти лѣтъ;
Какъ
будто вновь воскресла мощь юная въ рукахъ,
Знакомая
собратьямъ, что спитъ въ своихъ гробахъ;
Какъ будто шлемъ воинскій, какъ прежде, надъ
челомъ,
И
кіевскія
Когда
одушевится старикъ Литвинъ подчасъ,
Къ нему
приходитъ Маргеръ и слушаетъ разсказъ,
Задумчиво
и молча, не проронивъ словца,
Румянецъ
лишь запышетъ, какъ зарево, съ лица,
Лишь
только изъ подъ черныхъ, нахмуренны
Какъ
молнія, сверкаетъ огонь его очей,
И взоръ,
какъ-бы невольно, къ той сторонѣ онъ шлетъ,
Гдѣ земли
крестоносцевъ, вблизи балтійскихъ водъ,
И длань
сжимаетъ гнѣвно, какъ будто во враговъ
Стрѣлою
смертоносной нацѣлиться готовъ.
XIX.
Но юному Рансдорфу
Его не
призываетъ жрецовъ кровавый клиръ,
Не водятъ
на работы въ тяжелыхъ кандалахъ,
Тогда
какъ крестоносцы, плѣненные въ бояхъ,
Копаютъ
подземелья, иль заставляютъ ихъ
Возить
кирпичъ и камни для сводовъ крѣпостныхъ,
Иль
обливаясь потомъ, и въ кандалахъ, они,
Порою,
пашут
Но узникъ
на свободѣ -- ему работы нѣтъ:
Щадятъ
его, недугъ-ли,-- щадятъ-ли юность лѣтъ,
Иль
Маргеръ непреклонно рѣшился, можетъ быть,
Невольника для мести кровавой сохранить?
Кто
знаетъ? Только въ замкѣ всѣ старшины къ нему
Привѣтливы,
какъ къ брату иль сыну своему,
Какъ
гостю издалек
Ему
былины Лутасъ старинныя поетъ.
И даже
грозный Маргеръ за княжескимъ столомъ
Ему
назначилъ чашу и ложку,-- и съ врагомъ,
Какъ
будто бы съ ребенкомъ страны своей родной,
Онъ
дѣлитъ хлѣбъ свой житный, ячменный алусъ свой;
При
плѣнникѣ на нѣмцевъ проклятій онъ не шлетъ.
И
выходить позволилъ ему онъ изъ воротъ!
Тамъ, подъ покровомъ мглистымъ, по
цѣлымъ вечерамъ,
На Нѣманъ
смотритъ рыцарь, по дремлющимъ волнамъ,
И по
туманамъ влажнымъ,
Шлетъ
думы къ отдаленной странѣ своей родной,
Шлетъ рыцарямъ привѣтъ свой, магистру и
друзьямъ,
У вѣтра
вопрошая: здоровы-ль, живы-ль тамъ?
XX.
О Пруссіи
онъ грезитъ во снѣ и на яву;
Но
странно, что всѣмъ сердцемъ,онъ полюбилъ Литву;
Онъ
Лютаса сказанья и пѣсни полюбилъ,
Взоръ
князя благородный ему пріятенъ былъ,
Луговъ
прибрежныхъ зелень онъ полюбилъ и лѣсъ,
Сроднился
съ облаками
И съ
воздухомъ литовскимъ, и съ жадностью впивалъ
Съ рѣки
прохладный вѣтеръ, что грудь ему ласкалъ.
О, то не
чары вѣтра, не нѣманскихъ долинъ,
Не тучекъ
и не пѣсенъ, что пѣлъ сѣдой Литвинъ...
Ни
воздухомъ литовскимъ, ни хлѣбомъ, ни водой
Къ Литвѣ
онъ былъ прикованъ, но чарою другой;
Она надъ
юнымъ сердцемъ власть полную взяла:
Дочь
княжеская Эгле волшебницей
Ее
однажды видѣлъ онъ съ прялкой у окна,
И разъ
потомъ, какъ въ полѣ рвала цвѣты она;
Онъ
вспыхнулъ и дивился встревоженной душой,
Что на
Литвѣ есть дѣвы съ подобной красотой,
Что
стрѣлы посылаетъ амуръ изъ ихъ очей,
Что
прелестью чаруетъ простая дочь полей.
Онъ зналъ
красавицъ много изъ прусскихъ дѣвъ и дамъ:
Тѣ
роскошью богатой сверкаютъ по баламъ,
И
всепобѣднымъ взглядомъ поклонниковъ своихъ
Порабащаютъ
смѣл
Не такова
литвинка, стыдлива и скромна,--
Нарядна
лишь румянцемъ ланитъ своихъ она.
Да пышною
косою въ двѣ пряди, и на ней
Ни
бархата, ни блеска уборовъ и камней!
Лишь
бѣлоснѣжной тканью станъ у нея обвитъ,
На шеѣ
нить коралловъ пурпурная блеститъ,
А нить
стальных
Не
помрачаетъ блеска лазоревыхъ очей.
Да, на
Литвѣ не даромъ народныхъ пѣсенъ рой
Зоветъ
цвѣткомъ дѣвицу и ягодкой порой,
Не
даромъ, юный обликъ и нѣжный взглядъ у ней
Всѣхъ
спѣлыхъ ягодъ слаще, всѣхъ цвѣтиковъ милѣй.
XXI.
Надъ
Нѣманомъ, гдѣ чащей широкой и густой
Разросся
на прибреж
Тамъ
древній дубъ раскинулъ вѣтвей своихъ шатеръ,
Какъ
патріархъ маститый, что руки распростеръ
Надъ
юными главамит потомковъ молодыхъ,
Дѣтей
благословляетъ на утрѣ жизни ихъ.
А на
главѣ изсохшей давно ужь листьевъ нѣтъ:
Перкунъ
разбилъ гиганта вдали минувшихъ лѣтъ,
Морщинами
изрыв
Вѣщунья-же, что въ замкѣ въ подземной тьмѣ жила,
Торжественно вѣщала, и весь народы узналъ,
Что самъ
Перкунъ въ томъ дубѣ жилищѣ основалъ.
Сталъ съ
этихъ поръ священнымъ Литвѣ прибрежный лѣсъ,
Святой
молитвы мѣстомъ, угоднымъ для небесъ;
Въ дуплѣ
деревъ спаленныхъ, куда ударилъ громъ,
Кумиры,
какъ во храмѣ, разставлены кругомъ.
Въ
вечерній часъ и утромъ,среди глуши лѣсной
И
Потрымбосъ и Мильда, съ любовью всеблагой,
И
Земеникъ, обилье дарующій плодамъ,
Мольбы
пѣсноп
Тьмы
ящерицъ и змѣевъ, священныхъ на Литвѣ,
Отъ аиста надѣясь запрятаться въ
травѣ,
И подъ
осокой темной убѣжище сыскавъ,
Скользятъ
и вьются смѣло среди душистыхъ травъ,
Въ
сушоныхъ листьяхъ норки копая здѣсь и тамъ;
И набожно
Литвины сюда по временамъ
Приходятъ
на мол
Жрецы,
дѣвицы, старцы стекаются толпой,
А лѣсъ,
что въ мигъ полдневный безмолвіемъ объятъ,
Проснется, лишь наступитъ восходъ или закатъ,
И
повторяютъ въ дебряхъ дремучіе лѣса
То юности
напѣвы, то старцевъ голоса.
XXII.
Туда съ
зарею ранней, цвѣтами убрана,
Молиться
часто ходитъ съ подругами княжна.
Напѣвъ
ихъ звонкі
Несутъ съ
собою дѣвы цвѣты и молоко;
Цвѣтами
осыпаютъ старинный дубъ святой,
Змѣй
молокомъ накормятъ, и дружною толпой,
Заслышавъ
по дорогѣ хоръ дѣвъ издалека,
Вдругъ
изъ подъ каждой травки и каждаго цвѣтка
Ползутъ
тьмы змѣй голод
Скользнувъ до самой шеи и пріютившись тамъ,
На лонѣ чистой
дѣвы, обвивъ ее кольцомъ,
Ждетъ
гадъ, пока онъ будетъ накормленъ молокомъ.
Разъ
рыцарь, притаившись за зеленью вѣтвей,
Украдкой
любовался, какъ Эгле кормитъ змѣй,
И самъ
себѣ промолвилъ: "Слѣпая сторона!
"Не
змѣи тутъ богам
"Лишь взоръ одинъ прелестный -- о, взоръ ея святой!--
"Змѣю чудесной силой смиряетъ предъ собой...
"Прекрасное! Какъ много въ великомъ словѣ томъ!
"Гадъ, самый ненавистный, предъ симъ ползетъ рабомъ.
"Въ
прекрасномъ Богъ! Онъ мощно сокрылъ въ немъ чудеса,
"Предъ нимъ въ смиреньи люди и благи небеса,
"И
даже силы ада ницъ падаютъ во прахъ!"
Такъ
рыцарь, полный страсти, вдали, таясь въ кустахъ,
Предъ
дѣвою литовской въ душѣ благоговѣлъ.
Съ ней
встрѣтясь разъ, ей въ очи украдкой посмотрелъ.
Дочь
Маргера же, словно каленою стрѣлой,
Его пронзила взглядомъ
Не вѣдая,
по дѣтски, что рыцаря любовь
Испорченное сердце въ немъ освящала вновь,
Что
пробуждалъ въ немъ чувство одинъ лишь этотъ взглядъ,
Смывая
чудотворно съ души его развратъ.
Онъ весь
переродился... Надъ юною душой
Всевластны впечатлѣнья, царящія толпой.
Что-жъ
такъ поперемѣн
Архангеловъ сегодня, а завтра злыхъ чертей?
XXIII.
Въ лѣсу
съ Рансдорфомъ Эгле встрѣчается порой
Не
полюбила-ль нѣмца? "Спаси Перкунъ святой!
"Вѣдь онъ литовской волѣ врагъ самый заклятой....
"Жаль
только, что страдаетъ... какой онъ молодой!
"Тоскуя здѣсь въ неволѣ, онъ долженъ погибать;
"А у
него, должно быть, и сестры есть и мать.
"Онъ
отъ родныхъ далеко и отъ боговъ своихъ....
"А
хорошо-
"Въ
нѣметчину прогнали, чтобъ не вернуться намъ
"Ни
къ Нѣману родному, ни къ милымъ, ни къ друзьямъ....
"О,
горе человѣка, тогда совсѣмъ забьетъ!
"Несчастный
"По
валу долго бродитъ, весь въ думы погруженъ...
"Поговорить съ нимъ надо... о чемъ страдаетъ онъ?...
Такъ изъ
святаго лѣса съ молитвъ идя домой,
Дочь Маргера дорогой, одна, сама съ
собой,
Задумчиво
дѣлила и мысли, и мечты.
О, бѣдная
Литвинка! оплакиваешь ты,
Что
рыцарю томиться въ темницѣ суждено:
Оплачь ты
прежде сердце -- въ неволѣ и оно!
Пѣснь вторая
I.
Спитъ
ми
По
голубой лазури межъ звѣздъ плыветъ луна,
По Нѣману
сверкаетъ снопомъ своихъ лучей,
Раскинувъ
по долинамъ зубчатый рядъ тѣней,
Златитъ
вершины башенъ и отдаленный лѣсъ,
Чернѣющіе
рѣзко на синевѣ небесъ.
Въ ея
мерцаньи блѣдномъ, какъ будто по волнамъ,
То бѣлый
духъ, то призракъ всплываетъ здѣсь и тамъ;
А изъ-за
каждой башни, полусокрытой мглой,
Выглядываетъ образъ таинственный, порой.
То съ
Нѣмана клубами всплывающій туманъ,
Что
вѣтерокъ разноситъ, колебля, вдоль полянъ.
Полуночныя пташки, при мѣсячныхъ лучахъ;
По
островамъ заросшимъ, въ прибрежныхъ камышахъ,
Щебечутъ,
распѣваютъ,
Несется
звучнымъ хоромъ надъ сонною водой.
Спитъ
мирно замокъ Пулленъ, лишь стражъ, взойдя на валъ,
По
временамъ затрубитъ обычный свой сигналъ:
Хоть и
спокойно время, но будь всегда готовъ, --
Кто
вѣдаетъ что, въ мысляхъ сокрыто у враговъ?
Пропѣлъ пѣтухъ.... знать полночь....
все вкругъ объято сномъ,
Откуда жъ
на воротахъ огонь дрожитъ лучомъ?
То свѣтъ
изъ подз
Мигаетъ и
трепещетъ въ полночной тишинѣ;
То вспыхнетъ, то померкнетъ, то заблеститъ
опять,
Вокругъ
огня тамъ люди таинственные, знать,
Собрались
поздно, тихо, въ безмолвіи ночномъ....
Литва
свершает
И
вправду, видно, чары.... служенье ли богамъ.....
Среди
подземныхъ сводовъ есть склепъ старинный; тамъ
Лучъ
солнечный въ окошкѣ отъ вѣка не блеститъ,
Тамъ
плѣсенью и гнилью сводъ каменный покрытъ,--
Огонь,
дрожа, кидаетъ кровавыя лучи;
Отъ дыма
почернѣли на сводѣ кирпичи;
Какой-то
богъ Литовскі
Огонь
неугасимый и день, и ночь горитъ;
То Зничъ
сокрытъ священный; съ поры древнѣйшей онъ
Былъ въ
Вильно изъ Ромнова когда-то унесенъ.
Оттуда
взявши искру священнаго огня,
Здѣсь
чтутъ его усердно, заботливо храня.
Убитый на
охотѣ, нерѣдко зубръ лѣсной
Во славу
Знича жиромъ питалъ огонь святой;
Не разъ
изъ странъ
Везли
сосуды съ масломъ для жертвенной хвалы,
А
плѣнники возили -- Германецъ, либо Ляхъ,--
Еловыя полѣнья
изъ лѣса на плечахъ
Сюда для
пищи Зничу. Но тотъ огонь святой
Заботливо
хранится одною лишь рукой,
Изсохшей,
какъ у трупа,
Отъ
пламени спаленной, трепещущей отъ лѣтъ:
То Марти,
жрица Знича, шестидесятый годъ,
Дряхла,
какъ мохъ изсохшій -- она тутъ жизнь ведетъ.
Тутъ
молодая дѣва, какъ роза, расцвѣла,
Роскошно
распустилась
Здѣсь
голосъ дѣвы нѣжный сталъ дикимъ и глухимъ,--
Здѣсь
блескъ очей прекрасныхъ священный выѣлъ дымъ.
Всѣ
чувства молодыя, все, чѣмъ полна душа,
Всѣ
помыслы и страсти, чѣмъ жизнь лишь хороша,
Все, чѣмъ
пылало сердце, чѣмъ голова жила,--
На
жертвенникъ священный все Марти отдала,
Какъ
столбъ, къ нему приросши... Не странно же ничуть,
Что Божье
вдохновен
Что тайны
неба видитъ угасшій взоръ порой,
Что Зничъ
въ изсохшемъ лонѣ раздулъ огонь святой,
Что
прослыла вѣдуньей святѣйшая изъ жрицъ
Отъ
береговъ Полонги до нѣманскихъ границъ.
IV.
Жрецы и
вайделоты Литвы обширной всей
И страхъ
и уваженьи теперь питаютъ къ ней.
Изъ
Виленскаго храма Криве-Кревейто самъ
Съ
послами отправляетъ дары свои богамъ,
Что въ
подземельи замка хранитъ святой тайникъ.
Не даромъ
грозный Поклюсъ явилъ свой гнѣвный ликъ
Воочію
предъ нею -- Литвины-жъ той порой
Кровь
горлицы возлили на жертвенни
И предъ
кумиромъ бога поверглись въ прахъ челомъ,
Кадя
смолой восточной и прусскимъ янтаремъ,
Въ
надеждѣ, что, воздавши ту кровь и ароматъ,
Карающаго
бога ужасный гнѣвъ смягчать.
Но
Поклюсъ недоволенъ такою жертвой былъ
И черезъ
три дня снова вѣщуньѣ ликъ явилъ,
Гнѣвъ не
утихъ у бога: дрожалъ еще грознѣй
Сверкалъ
ещ
Увидѣвши,
что крови онъ захотѣлъ людской
Разрѣзалъ Лютасъ руку и на алтарь святой;
Съ
мольбой во всесожженьи кровь теплую возлилъ.
Народъ,
узрѣвши это, теперь увѣренъ былъ,
Что кровь
руки геройской передъ лицемъ боговъ,
И
небесамъ, и аду угоднѣй всѣхъ даровъ.
Облитъ
горячей кровью, свѣтлѣй блеснулъ костеръ,
Утѣшились
Л
Что,
свѣта дня не видя, глубь ада зрѣть могла:
Не
прояснѣлъ.
V.
-- И глухо
вѣщунья изрекла:
--"Черезъ три дня, Литвины, сберитесь здѣсь опять,
"Предъ вами хочетъ Поклюсъ въ послѣдній разъ предстать.
"Увижу: божье лоно грозу иль миръ таитъ
"И
съ милостью иль съ гнѣвомъ богъ на людей воззритъ...
"Узнаю, не прощенье ль, смягчившись небо шлетъ,
"Иль
отъ отчизны горшей кровавой жертвы ждетъ....
"Всѣ
чере
"И
ты, отважный Маргеръ, будь непремѣнно тутъ,
"Возьми и дочь съ собою -- знай -- рокъ неумолимъ --
"Надъ кровью ли твоею, надъ чадомъ ли твоимъ,
"Надъ чьими ли слезами.... Готовься же народъ!...
"Иной, быть можетъ, слезы, иной и кровь прольетъ,
"Пусть помнятъ, что угодн III.
Но
божества благія любви или весны а, та жертва божеству,
"Что
жертвовать всѣмъ въ мірѣ должны мы за Литву!"
VI.
Чрезъ три
дня въ часъ полночный, какъ хоръ тѣней полнощныхъ,
Сошлись
опять Литвины,
Предъ знаменіемъ грознымъ, предъ
властью неземной
Отважнѣйшую душу объемлетъ страхъ святой.
Всѣ съ
жизнью попрощались, кто жребій свой прочтетъ?
Кого
кумиръ кровавый на жертву призоветъ?
Чьи перси
будутъ сталью священной пронзены?
Убрались,
словно на смерть, Литовскіе сыны,
Въ
льняныхъ одеждахъ, въ блескѣ оружій дорогихъ,
Во всемъ,
что только было завѣтна
Становятся рядами мужчины -- какъ на бой,
А женщины
Литвинки въ одѣждѣ снѣговой;
Въ
вѣнкахъ зеленыхъ дѣвы литовскія пришли;
Жрецы и
старцы арфы и лиры принесли;
Въ
бобровой шапкѣ Маргеръ и блещущей бронѣ,
Онъ на
копье оперся недвижно въ сторонѣ;
Никто не
разгадаетъ въ немъ сердца глубину,--
Но,
вѣрно, полонъ думой онъ про Литву одну;
Онъ подъ
топоръ охотно преклонится главой,
Лишь
только бы утишить гнѣвъ божій надъ Литвой,
И
укрощенный Поклюсъ, отвѣдавъ кровь людей,
Змѣи
нѣмецкой
Онъ
знаетъ, что твердыней и мощною рукой,
Хранитъ
отчизну, словно незыблемой стѣной,
Что держитъ щитъ высоко надъ родиной
своей,
Имъ домы
осѣняя, и женщинъ,и дѣтей,
Засѣянныя
нивы и алтари боговъ
Отъ
пламени
И вотъ
вопросъ невольный въ умѣ его встаетъ:
Кто щитъ
его восприметъ, кто мечъ его возьметъ?
Кто
будетъ неусыпно надъ краемъ сторожить?
А,
впрочемъ, волю бога готовъ онъ совершить,--
Пожертвовавъ собою иль дочерью родной.
VII.
Что-жъ
Эгле передъ смертью? Смущенною душой
Не
овладѣлъ ли ужасъ могильный? Нѣтъ, она
Геройски
передъ смертью безстрашія полна.
Страхъ
жалкій не унизитъ ей княжескую кровь,
Но передъ
нею счастье, и юность, и любовь.
Какъ
хорошо на сердцѣ!.
Міръ
Божій такъ прекрасенъ ей сталъ съ недавнихъ поръ.
"Какое счастье -- юность! такъ сердце шепчетъ ей,
"Какъ добры боги жизнью благословивъ людей!
Теперь
всю прелесть жизни, всѣ чары грезъ своихъ
Она душой
прозрѣла, не вѣдавъ прежде ихъ.
Для
счастья безъ предѣла открылось сердце въ ней,
Какъ первый цвѣтъ весенній для радостныхъ
лучей.
И
умереть! ужасенъ неотразимый
Ужасно ей
изъ блеска взглянуть во тьму гробовъ!
И
героиней трепетъ невольно овладѣлъ;
Въ порывѣ
смутной грусти взоръ ясный потускнелъ,
Боязнью,
противъ воли, душа ея полна:
Ужъ юныхъ
дней всю цѣну извѣдала она,
И голову,
гдѣ въ кудряхъ зеленые листки,
Къ
дрожащимъ
Старалась высшей мыслью сдавить въ груди
своей;
Но
блѣденъ ликъ, и слезы тѣснятся изъ очей.
VIII.
Ужъ
полночь. Въ подземельи собравшійся народъ
Въ тиши
гробовой сучья на жертвеннйкъ кладетъ;
Вѣщунья,
запаливши, елеемъ ихъ кропитъ,
И вотъ
кровавый отблескъ уже вдоль стѣнъ дрожитъ,
На
панцыряхъ сверкаетъ, на блещущихъ мечахъ,
Заискрился въ кораллахъ на женскихъ головахъ,
Скользитъ
по лиц
И съ
черной бѣглой тѣнью играетъ здѣсь и тамъ.
Молчанье,
какъ въ могилѣ.... лишь только въ тишинѣ
Сердца
тревожно бьются.... трещатъ сучки въ огнѣ...
Уже
готова жрица свершить обрядъ сейчасъ,
Давъ
знакъ рукою старцамъ.... вотъ сто роговъ заразъ
Вдругъ
заревѣло, слившись въ одинъ нестройный
И хриплый
рогъ, и флейта визгливымъ дискантомъ,--
Все
дикимъ адскимъ хоромъ неистово реветъ,
И,
застонавъ отъ эха, подземный дрогнулъ сводъ.
Но громче
трубныхъ кликовъ, слышнѣе всѣхъ роговъ
Вѣщуньи
вдохновенной раздался громкій зовъ.
Померкнувшія очи у ней огнемъ зажглись;
Клочки
волосъ поднялись
Слѣпа,
глуха какъ будто... лишь изъ груди у ней
Зловѣщей
пѣсни звуки выходятъ все слабѣй...
Кивнула
-- смолкли трубы -- вновь гробовой покой.
Полусгорѣли сучья; во тьмѣ огонь святой
Спокойнѣе
по сводамъ свой блѣдный лучъ простеръ,-
Но горсть
смолы кидаетъ старуха на костеръ,--
И пламя
разгорѣлось, клубясь, поднялся дымъ;
Чу! громъ
вдали рокочетъ -- и ужасомъ нѣмымъ
Объятые
Литвины простерлись въ прахъ челомъ.
Опять по
знаку Марти раздался трубный громъ,
И вотъ
она возноситъ ужасный голосъ свой:
"Подзе
"Съ
прощеніемъ иль съ гнѣвомъ, въ грозѣ или въ дыму!
"Благоволи явиться народу твоему!
"Скажи, за что разишь ты насъ карою своей?
"Какой
алкаешь жертвы и хочешь крови чьей?
"Повѣдай -- въ жертву смерти кого зоветъ твой гнѣвъ?"
Умолкнула.... и пламя угасло, догорѣвъ.
Горстями
сыплетъ сѣру и уголья она
И, словно
изнемог
Упавши
ницъ на землю, валяется на ней....
И вотъ съ
полупотухшихъ, чуть тлѣющихъ углей
Поднялся
дымъ клубами и синій огонекъ
Могильнымъ блѣднымъ свѣтомъ подземный склепъ облекъ.
Вдругъ
задрожали стѣны -- раздался страшный громъ....
О, чудо!!
въ клубахъ дыма надъ тлѣющимъ костромъ
Явился
богъ подзем
Какъ могъ
бы лишь представить горячки страшный сонъ
Косматый,
съ бородою, костлявый и нагой,
Въ очахъ
молніеносно взоръ блещетъ огневой,
А на
челѣ, на груди дрожащей, на устахъ
Гнѣвъ
ярый, лютый дышитъ угрозой.... и во прахъ
Дыханье
затаивши
И
замерли, какъ будто въ молчаньи гробовомъ.
Лишь
Маргеръ не склонился, хотя и блѣденъ онъ,
И божіимъ
явленьемъ глубоко потрясенъ,
Но не
спустилъ очей онъ -- и взоромъ межъ собой
Помѣрялись
богъ ада и богатырь земной.
Но пламя
догараетъ, и въ трепетныхъ лучахъ
Ужасный
приз
Съ земли
вѣщунья встала и развела костеръ....
Видѣнья
нѣтъ... но страшенъ старухи тусклый взоръ.
Какъ
будто бы у трупа, ликъ посинѣлъ у ней.
А съ устъ
ея дрожащихъ все глуше и слабей
Слова
тихонько льются, какъ будто ручеекъ,
Какъ
вьющійся въ Вилію съ Понарскихъ горъ потокъ:
--"Кня
"Уже
собрались тучи.... Дитя страны чужой
"Ты
кроешь на погибель родной Литвы своей
"Кровь собственная будетъ источникомъ скорбей:
"И замокъ твой разрушитъ, и алтари
боговъ,
"Въ
Литву ворота настежь отворитъ для враговъ..
"Тотъ приговоръ однимъ лишь измѣнить въ небесахъ:
"Лишь кровью чужеземца, что у тебя въ рукахъ.
"Не
далѣе, какъ завтра пускай алтарь святой
"Той
кровью обагрится полуночной порой,
"Во
всесожженьи тѣло потомъ богамъ предать,
"А
пепелъ на распутьи
Такъ
молвила вѣщунья и силы лишена,
Какъ
трупъ, упала на земь безчувственно она.
IX.
Съ
покорностію Маргеръ къ землѣ склоняетъ взоръ;
Глубоко
чтитъ онъ вѣру и божій приговоръ.
Князь отпустить
Рансдорфа намѣренъ втайнѣ былъ,
Но
плѣнника на жертву гласъ неба осудилъ,
Дѣйствительно-ли небу кровь юноши нужна,
Иль
гнѣвная вѣщунья вражды къ нему полна,--
Чтобъ ни
было,-- смерть Нѣмца всегда въ родной странѣ
Вліяетъ
благотво
Въ
сердцахъ воспламеняетъ сильнѣе жаръ святой,
А для
отчизны въ вѣрѣ -- и сила, и покой;
Полезно,
разжигая литовскія сердца
Переполнять
ихъ къ Нѣмцамъ враждою безъ конца,
Чтобъ въ
смертной битвѣ храбрость воинскую возжечь,
Духъ
укрѣпить въ герояхъ и закалить ихъ мечъ.
Вздохнувъ,
Чтобъ къ
совершенью жертвы готовились, а самъ,
Богамъ
литовскимъ вѣрный вести обязанъ онъ
Къ
закланью Крестоносца, какъ требуетъ законъ,
Но тутъ
добавилъ Маргеръ; "надъ жертвой въ смертный часъ
"Глумиться по злодѣйски -- позоръ и стыдъ для насъ....
"Такъ помните-жъ, Литвины, что смерть грозитъ тому,
"Кто
рыцаря обидитъ, иль выскажетъ ему,
"Что
обреченъ
"Ужаснымъ ожиданьемъ заранѣ не смущенъ....
"Не
нужно ни для неба, ни для страны родной,
"Чтобъ обреченный къ жертвѣ, весь день страдалъ душой!"
Тутъ
Маргеръ, совершивши поклонъ предъ алтаремъ
Ушолъ изъ
подземелья съ нахмуреннымъ челомъ.
X.
--
"Какихъ боговъ ужасныхъ Литва родная чтитъ!--
(Ломая
руки, Эгле со вздохомъ говоритъ)
"Какъ дики ихъ завѣты... Гдѣ-жъ благость и любовь:
"Въ
богахъ, живущихъ смертью и пьющихъ нашу кровъ?
"О,
н
"Зачѣмъ невинной крови понадобилось имъ?
"Ужели станутъ боги и выше, и сильнѣй,
"На
ненависть другъ къ другу воздвигнувши людей?
"Лютъ Поклюсъ -- завѣщавшій отцу такой позоръ.
"Злодѣйка Марти -- бога повѣдавъ приговоръ....
"Что
юноша имъ сдѣлалъ.... убить его!... Зачѣмъ?
"Всю
силу крестосцевъ разрушатъ развѣ тѣмъ?
"Быть можетъ, юный рыцарь Литвѣ когда-нибудь,
"Какъ другъ протянетъ руку, открывъ прязни грудь,
"Въ
сердца
"И
съ нашими богами своихъ соединитъ.
"Нѣтъ, Марти, чародѣйка,. напрасенъ твой навѣтъ!
"Пускай упьется Поклюсъ другою кровью.... Нѣтъ!
"Онъ
не умретъ!... Клянусь вамъ! Его не погубить!
"Его
своею грудью я рада защитить!...
"Возьму я мечъ отцовскій.... Мечъ Маргера знакомъ!
"Онъ
промах
"Въ
отчаянныхъ рукахъ онъ.... О, горе, горе вамь,
"Вамъ всѣмъ -- жрецамъ, вѣщуньямъ, да и самимъ богамъ!....
"Смѣюсь надъ вашей мощью и вашей добротой....
"О,
чистая денница въ лазури голубой,
"И
ты, восточный вѣтеръ, ты, слышащій меня,
"И
всѣ вы, боги неба, земли, воды, огня
"И ты, кровавый Поклюсъ, владыко
нѣд
"Простите мнѣ, несчастной, безумье словъ моихъ,
"Невиннаго спасите, не дайте палачамъ,
"Я
вамъ алтарь воздвигну! сребра и злата дамъ!
"Дамъ кровь свою вамъ въ жертву!"
Такъ Эгле, вся въ слезахъ,
Колѣна
преклоняетъ и падаетъ во прахъ,
Въ
отчаяніи ропщетъ, смиряется съ мольбой,
Уже любви
сердечной не кроя вредъ собой.
XI.
Разсвѣтъ
чуть-чуть проникнулъ въ предутреннюю
Близь
Эгле, на колѣнахъ стоявшей на валу,
Невидимъ
ею, Лютасъ, весь полный мрачныхъ думъ,
Сидѣлъ,
главой поникнувъ, печаленъ и угрюмъ,
Все
слышалъ онъ -- молитвы, и скорбь ея, и стонъ,
И что все
это значитъ, не сразу понялъ онъ,
Но скоро
догадался
Что
дѣвичьей печали сочувствуетъ и самъ.
Онъ надъ
судьбой Рансдорфа самъ грустно размышлялъ.
--
"Дочь Маргера, послушай,-- онъ тихо ей сказалъ,--
"Мужайся.... понапрасну не мучь себя тоской....
"Нечаянно узналъ я недугъ сердечный твой....
"Тебѣ врага отчизны палъ жребій
полюбить?
"Лишь небесамъ извѣстно -- я старъ, чтобы судить
"О
чувствахъ въ юномъ сердце и мѣрять по себѣ
"Или
отъ ранъ сердечных
"Твоя,
быть можетъ, правда, что дни придутъ, когда
"Племенъ враждеюныхъ распря угаснетъ безъ слѣда;
"Литва-жъ и Нѣмцы будутъ чтить Бога одного....
"Дожить я не хотѣлъ-бы до времени того,
"Но
злобу, что пылаетъ въ груди моей огнемъ,
"Мечемъ бы доказалъ я, иль острымъ топоромъ,
"Какъ встарину, бывало, когда я ихъ разилъ....
"О,
спятъ мои собратья въ тиши своихъ могилъ!
"Они
бы разс
"Извѣдали ли Нѣмцы всю силу рукъ моихъ?
"Ихъ
кровь струить любилъ я... О, если бъ мочь была,--
"Опять вражда, какъ прежде въ душѣ бы ожила...
"Но
это битва съ равнымъ, гдѣ бьется вражья рать,
"А
беззащитныхъ стыдно злодѣйски убивать.
"Мы
сами постыдим
"На
нашей чести пятна останутся отъ ней....
"Честь края дорога мнѣ, въ ней гордость и моя:
"Для
ней не мало крови и пота пролилъ я,
"Ее,
какъ старый воинъ, я свято чтить готовъ..
"Не
таковы
"Не
надѣвать имъ шлемовъ, подъ стрѣлы не идти,
"Но
связанную жертву лишь къ алтарю вести,
"Чтобъ жреческую алчность насытить поскорѣй!..."
Блеснули
искры гнѣва изъ старческихъ очей,
И въ лобъ
себя ударилъ онъ мощною рукой:
"Клянус
"Чтобъ сгинулъ беззащитный какъ Марти намъ велитъ.
"Взоръ юноши отвагой воинственной горитъ....
"Теперь его убить намъ -- позоръ, а на войнѣ
"Героя побѣдивши, честь принесемъ странѣ!"
XII.
Старикъ
то утихаетъ, то рѣчь въ его устахъ
Полна
огнемъ, а Эгле, въ волненьи и слезахъ,
Колѣна
преклоняетъ предъ Лютасомъ съ мольбой:
--"Спаси его отъ казни! въ немъ явится герой!
"Какимъ и ты, о старецъ, былъ
въ юные года!
"Литвѣ надежнымъ другомъ онъ станетъ навсегда!
"Никѣмъ не побѣдимый самъ покоритъ онъ всѣхъ!"
Тутъ
вырвался у старца невольно горькій смѣхъ:
--"Несчас
мечтою безумной ты полна....
"Кто
знаетъ, что найдетъ въ немъ родная сторона?...
"Быть можетъ, онъ съ дружиной въ намъ явится опять
"За
Нѣманомъ убійства кровавыя свершать,
"Сжигать жилища наши и убивать дѣтей...
"Но,
нѣтъ! Литва могуча! не справитьс
Старикъ
вздохнулъ и что то тихонько ей шепнулъ;
Въ очахъ
у ней сквозь слезы лучъ радостный блеснулъ;
На неба
сводъ, на Нѣманъ ей Лютасъ указалъ,
Знать,
узника спасенье несчастной обѣщалъ.
XIII.
Уже
высоко солнце по небесамъ плыветъ;
У всѣхъ
на лицахъ въ замкѣ тревоги мрачный гнетъ;
Хранитъ молчанье Маргеръ; угрюмъ и
грустенъ онъ;
Съ утра
трево
Какъ
будто измѣряя путь солнца остальной....
Какъ тихо
день проходитъ медлительной чредой!...
Задумчивъ
старый Лютасъ и головой трясетъ,
Всѣ въ
замкѣ -- жены, дѣти,-- блуждая взадъ -- впередъ,
Порою
какъ-то странно на рыцаря глядятъ;
И будто
съ злымъ предвѣстьем
Слѣдитъ
за нимъ упорно.... но въ лицахъ у людей
Не видно
непріязни,-- печали слѣдъ скорѣй....
Дивится
онъ: что въ замкѣ случилось? Отчего
Всѣ
смотрятъ такъ печально и робко на него?
Литвины-же, встрѣчаясь, спѣшатъ скорѣй уйти,
Какъ
будто не желая бесѣду съ нимъ вести?
А,
впрочемъ, мало дѣла до всѣхъ до нихъ ему....
Его одна
лишь дума тревожит
Нарушивши
обычай благочестивый свой,
Дочь
князь не ходила сегодня въ лѣсъ святой?
Такъ
молока не жаждетъ въ часъ корма алчный змѣй,
Какъ
плѣнникъ жаждалъ взора возлюбленной своей...
Не
отгадала-ль пламя любви его она?
Не
занята-ль работой? Иль, можетъ быть, больна?
Не
дикимъ-ли Литвиномъ,-- да будетъ проклятъ онъ! --
Предъ
нѣманско
Такъ
цѣлый день томился Рансдорфъ въ душѣ своей.
И онъ
страдалъ -- кто знаетъ? -- страдалъ еще больнѣй;
О, да!
несчастно сердце, когда его язвятъ
Духъ
мрачный недовѣрья, ревнивыхъ мыслей адъ!
XIV.
Вотъ
скрылось солнце... вечеръ... обычною порой
По валу
бродитъ рыцарь... а тамъ топоръ святой
Жрецы ужъ
отточили и пламя разожгли.
Стемнѣло...
Вперяетъ
рыцарь очи... то стройный женскій станъ
Скользитъ, какъ-бы украдкой, тропинкой
сквозь бурьянъ,
Вотъ
ближе, ближе... Боже! предъ плѣнникомъ -- она!...
Краснѣетъ... хочетъ молвить... но, силы лишена,
Едва
собралась съ духомъ.... "О, рыцарь молодой!
"Бѣги, бѣги скорѣе!... побѣгъ
устроенъ твой...
"Пре
"Бѣги скорѣй, несчастный!.. Не то погибнешь ты!..."
Взявъ за
руку Рансдорфа, бѣжитъ она стремглавъ,
Какъ
серна молодая... то вѣтви разобравъ,
То черезъ
камень прыгнувъ:-- "Спѣши, спѣши, скорѣй!.."
Дыханье
отъ волненья прерывисто у ней
Въ очахъ
сверкаетъ пламя трепещущимъ лучемъ
И то блѣднѣетъ
дѣва, то вспыхне
Рансдорфъ, спѣша за нею, не знаетъ ничего:
Какая
ждетъ опасность... куда ведутъ его....
Лишь
одного хотѣлъ-бы, чтобъ дни и годы шли,
А онъ
бѣжалъ бы съ нею -- хотя на край земли.
XV.
Подъ
сѣнью старой ольхи ихъ старый Лютасъ ждалъ,
Входъ въ
мрачную пещеру у ногъ его зіялъ.
Изъ-подъ
кореньевъ ольхи отваленъ камень былъ --
И въ
темный ходъ подземный отверстіе открылъ,
Какъ
будто адской бездны въ разверзнутый тайникъ;
Спустясь
туда, воскликнулъ торжественно
"Рансдорфъ! Минута эта великая свята!
"Клянись своею вѣрой и именемъ Христа,
"Хотя пришлось-бы жизнью и волей заплатить,
"Ненарушимо тайну про этотъ ходъ хранить!
"Жрецы тебя въ закланью ждутъ въ замкѣ въ этотъ часъ,
"Тебя-жъ спасти отъ смерти поклялся я и спасъ!.
"Вотъ путь подземный, близко онъ въ Нѣману ведетъ;
"Твой конь тамъ на прибрежьи; тебя тамъ лодка ждетъ,--
"Чрезъ Нѣманъ живо къ краю доѣдешь своему,
"Но
поклянись не выдать на свѣтѣ никому
"Ходъ потаенный!"
Рыцарь склонился головой:
"Клянусь Христомъ, клянусь я Маріею святой!
"Поклявшись, крестоносецъ не можетъ обмануть....
"О,
Эгле, дорогая! прощай! здорова будь!
"Возьми вотъ этотъ крестикъ... въ немъ -- Богъ мой, и порой
"Надъ нимъ Рансдорфа вспомни!"
И рыцарь молодой
Ушолъ
подземнымъ ходомъ во слѣдъ за старикомъ.
Одна
оставшись, Эгле поникнула челомъ,
Свободнѣе
вздохн
На
Нѣманскія волны вперяла взоръ она,
Пока
обвѣялъ вѣтеръ пылавшій ликъ у ней,
И жреческое пѣнье достигло до ушей.
Пѣснь третья.
I.
Въ
большой Мальбургской залѣ сбирается совѣтъ:
Сквозь
рядъ широкихъ оконъ струится солнца свѣтъ
На каменныя плиты, на фрески по стѣнамъ,
На сонмы
крестоносцевъ, собравшіеся тамъ,
Играетъ и
златится на рыцарскихъ плащахъ,
На
свѣтлой стали шлемовъ, на блещущихъ броняхъ.
Всѣ
рыцари, какъ братья, одинъ костюмъ у нихъ.
По одному
покрою плащи и латы ихъ;
Со
шлемовъ
Не сходны
только лица въ характерѣ своемъ:
Тутъ
загорѣлый обликъ съ сѣдою бородой,
Румянцемъ богатырскимъ облитый, какъ
зарей;
Тамъ
блѣдныя ланиты и мягкія черты
Распущенность и нѣга въ нихъ ярко разлиты,--
Легко
жрецовъ разврата и Вакха въ нихъ узнать;
Тамъ
строго сжаты губы, суровости печать
Видна въ
поникшемъ взорѣ, на ликѣ испитомъ;
Кто
дышетъ фанатизм
Но ни
одно лицо здѣсь и ни однѣ черты
Не носятъ
христіанской любви и чистоты.
Нѣтъ, рыцари остыли давно уже душой
Къ
примѣрамъ патріарховъ, что встарь въ землѣ Святой
Къ
болящимъ поспѣшали на первый ихъ призывъ;
Святой
Маріи Дѣвѣ оружье посвятивъ
И о
Христѣ ревнуя, на хлѣбѣ -- до водѣ,
Хранили
пилигримовъ, спасали ихъ въ бѣдѣ;
Къ
безпомощнымъ
Съ
Арабами воюя въ степяхъ Святой земли.
Теперь
Господня гроба монахъ не стережетъ,
Но въ
княжеской столицѣ спокойно жизнь ведетъ;
Въ
служеніи священномъ свой мечъ онъ закалилъ
И съ
жадностію когти въ чужое запустилъ,
Надъ
Пруссіей и Польшей и смежною Литвой,
Съ
угрозою подъявши и мечъ, и крестъ святой.
Тщеславіе
безъ мѣры и жадность безъ конца
Привольно
св
Кто
долженъ по обѣту уничиженнымъ быть,
Тотъ
хочетъ гордой силой царей превосходить
И къ золоту и власти объялъ его порывъ,
Въ немъ
Сердце жгучей жаждой и страстью распаливъ.