Вселенная индейцев – 4

Я часто просил своего деда Доброго Лиса рассказать мне о битве с Кастером. "Я плохой рассказчик, - отвечал он. - Я направил свою лошадь в самое большое облако пыли, туда, где была самая горячая схватка. Это был хороший день для смерти, хороший день для сражения. Это был день смерти для синих мундиров. Мне сказали, что после битвы две шайеннские женщины, перешагнув через тело Кастера, - а они знали его, потому, что он атаковал их мирный лагерь у Вашиты, - сказали: "Ты выкурил трубку мира с нами. Наши вожди говорили, что ты будешь убит, если когда-нибудь пойдешь войной на нас. Но ты не послушался. Мы сделаем так, чтобы ты лучше слышал." Обе женщины вынули шила из своих бисерных сумок и воткнули их в уши Кастера. Хочу сказать, внук, что сотни книг написаны теми, кто не участвовал в этой битве. Я был там, но все, что я помню, - это большое облако пыли." О Вундед Ни дед сказал мне: "Может и есть среди белых хорошие люди, но поверить им - это самоубийство. Миссионеры и богослужители велят подставить другую щеку и возлюбить ближнего как самого себя. Но нас они нисколько не любят." Мой дед умер в 1928 году. К концу жизни он почти ослеп. Мой отец родился в местечке Стэндинг Рок. Его звали Уави Йохи-Йа, что означает: Пусть Они Имеют Достаток.

Сайлас - было его первое имя, которое ему дали миссионеры. Он был очень добрым человеком. Он всегда приглашал всех на праздники или ритуальные танцы. Он всегда заботился, всем ли хватает пищи. Поэтому его так и называли среди индейцев. Среди белых его звали Сайлас Файр (Огонь). Суперинтендант как-то велел ему подписаться своим именем. Мой отец не умел писать своего имени. Он объяснил белому, что означает его имя. Интендант сказал, что оно слишком сложное и длинное. Тогда отец ответил: "Хорошо, дайте мне короткое имя". Многие селились тогда в этой местности. И вот как-то раз загорелось типи. Люди бегали и кричали: "Огонь! Огонь!" Интендант услышал это и сказал: "Вот то, что нужно. Ты - Сайлас Огонь, коротко и ясно". И если бы не этот пожар, мое имя так бы и осталось Пусть Они Имеют Достаток. Сейчас по документам я Джон Огонь, но мое индейское имя Хромой Олень, по деду. Моего отца любили все. Он был добрым, улыбчивым человеком. Он имел огромное терпение, его очень трудно было рассердить. Он был молчалив. Большинство людей много говорит, но ничего не делает. Он любил поддразнить меня, похлопать по голове, выражая по разному свою любовь. Мой отец никогда не ходил в школу, не умел ни читать, ни писать, но, глядя на него, каждому было чему поучиться. Отец показал мне, как обращаться с лошадью. Я научился этому легко и быстро, и стал ездить лучше него. Как-то раз я упал с коня и очень ушибся. Отец сказал: "Осторожней, не убейся, сын". Это были те несколько слов, которые он сказал мне. Поэтому я их запомнил.

Мою мать звали Салли Красное Одеяло. Она была красивой женщиной с густыми вьющимися волосами. У нее были искусные руки, и она делала прекрасные маленькие бусы. Моя мать умерла, когда мне было семнадцать лет. Я родился полнокровным индейцем в местечке между Пайн Риджем и Роузбадом. "Мака танхан вичаша ван" - "Я - человек земли" - так мы говорим. Наш народ не называет себя сиу или дакота. Так говорят белые люди. Мы называем себя Икче Вичаша - частью природы, свободными, дикими, простыми людьми. Мне это нравится. Как и многих индейских детей, меня воспитывали дед с бабушкой - Добрый Лис и его жена Пте-Са-Ота-Вин - Много Белых Бизонов. Среди нашего народа чувства к дедушкам и бабушкам так же сильны, как к отцу с матерью.

Мы жили в прерии, и в первые годы моей жизни у меня не было никакого контакта с внешним миром. Конечно, мы пользовались некоторыми предметами белых - кофе, металлическими изделиями, ружьями. Но я никогда не задумывался, откуда появились эти вещи. Когда мне было около пяти лет, моя бабушка взяла меня с собой навестить соседей. Как всегда, мой маленький черный щенок бежал рядом. Мы шли по грязной дороге, когда я увидел всадника, подъезжающего к нам. Он показался мне настолько странным, что я спрятался за бабушкину спину. К этому времени я имел кое-какие представления о всадниках. Но это был совершенно необычный человек. Его ноги свисали до земли. Я никогда не видел столько волос на одном человеке. Они покрывали его лицо, грудь. У него были глаза, как у совы. Он непрерывно что-то жевал. К тому же на нем был странный головной убор, нечто среднее между кастрюлей и печкой. Это забавное существо было одето в кожаные легинсы, а к его бедрам были прикреплены два странных молоточка. Позже я узнал, что это были револьверы "Кольт-45". Он заговорил с нами, но мы не понимали, ведь он говорил по-английски. Он показывал на мокасины моей бабушки, вышитые бисером, желая купить их, но бабушка отказалась. Это был первый белый человек, которого я встретил. Когда я вернулся домой, меня ждал новый сюрприз. Мой дед раздобыл нечто такое, чего я не видел ни разу: животное, бьющее копытом, как лошадь, но с телом собаки. Глядя на это розовое, безволосое тело, я вспоминал сказки. Это был поросенок. Но большая часть моего детства была не столь развлекательна. Дни проходили довольно однообразно. Единственное, чем я отличался от других детей индейцев, это тем, что я не голодал, поскольку у моего деда было много лошадей и домашнего скота. Бабушка обычно поднималась очень рано и варила кофе. Завидев кого-нибудь около нашего дома, она непременно приглашала его выпить кофе. Бабушка любила покурить трубку.

Один из моих дядей пользовался палочкой для лунного календаря. Он делал отметки каждую ночь. Поэтому мы всегда знали дни наших праздников и ритуалов. Очень часто дед с бабушкой брали меня с собой на небольшие праздники. Дед запрягал свою лошадь, известную повсюду. Мы всегда брали еду для других и, конечно же, кофе. Дед был руководителем Ованка оснато - места для репетиций. Он тщательно готовил площадку. Здесь разрешалось танцевать только настоящим воинам, таким как Красная Рыба и Худой Лось, которые участвовали в разгроме Кастера. Но со временем танцоры старели, их становилось все меньше и меньше. Дед тоже танцевал, и каждый мог видеть шрамы и раны на его теле, полученные в битвах с белыми. У некоторых женщин тоже были шрамы. У родного брата моего деда, которого звали Шагающий Белый Журавль, было три жены. Они не ревновали его одна к другой. Они были как сестры. Они любили друг друга и своего мужа. Женщины делали всю работу, а он только лежал и наблюдал за ними целый день. Его называли лентяем, а он смеялся и говорил: "Почему бы и вам не взять вторую жену?" Когда он умер, жены похоронили его. Затем они взяли нож и нанесли себе раны на руки и ноги, чтобы все видели их печаль.

Я был такой - избалованным, как и все индейские дети. Я никогда не слышал грубого слова, меня никогда не ругали, не били. Мы не воспитывали своих детей таким образом. Сейчас я сам дед, и нередко мне приходится слышать грубый оклик: "Эй ты, маленький сукин сын, слушай меня!" Я не могу выносить этого. Когда я не хотел идти спать, бабушка пугала меня чичийе - букой. "Такойа, иштима йе - иди спать, сынок, - говорила она, - или чичийе придет за тобой." Никто не знал, что же это такое, но все были уверены, что это что-то страшное. Но я ничего не боялся. Когда я совсем не слушался ее, бабушка говорила: "Придет белый человек и заберет тебя с собой. Это всегда имело хороший эффект - вашичу был вполне реален. Говорят, что я похож не на деда Доброго Лиса, которого я очень любил, а на деда Неистовое Сердце. Ему было все равно, что случится с ним или с другими, если он что-то решил. Он был очень темпераментным и всегда воевал. И в то же время он спасал других людей, давал им мудрые советы, заставлял совершать хорошие поступки. Он был очень терпелив по отношению к другим, но не к себе. Я был похож на него. Я делал то, что мне не разрешалось. Я любил опасную игру. Мы играли в мяч, разновидность хоккея. Наши игры были шумными и разнообразными: мы бегали, устраивали соревнования в воде, на лошадях. Мне нравилось ездить на лошади с моей старшей сестренкой. К тому времени мне уже было девять лет, и у меня была своя собственная лошадка - серый пони и прекрасное седло, которое подарил мне отец. Но мое счастье длилось недолго - пони я потерял.

Какое отношение к детям.. Гуманные люди

Нонге Пахлока - "Прокалывание ее ушей" - большое событие в жизни маленькой девочки. Этим ритуалом ее родители, особенно ее бабушка, хотят показать, как они любят свою девочку. Они просят мужчину, уважаемого за храбрость и мудрость, проткнуть уши их дочери. Для этого девочка расстилает вокруг себя большое покрывало и собирает подарки. Мужчина, который проткнул уши, пользуется наибольшим вниманием. Он получает от девочки самый ценный подарок, а затем приступает к самой важной части ритуала - еде. Однажды я увидел, как протыкают уши. И я подумал, что я тоже могу сделать это для своей сестренки. Мне было девять лет, а ей четыре года. Я не помню, что заставило меня сделать это. Может быть, я хотел казаться таким же взрослым, как тот мужчина, который выполнял этот ритуал, или мечтал получить большой подарок. Возможно мне захотелось заставить сестренку поплакать - не помню, что было в моем уме маленького мальчишки.

Я нашел проволоку и сделал так называемые сережки. Затем я спросил сестру, не позволит ли она проколоть ей уши. Она улыбнулась: "Охан - да". У меня не было острой косточки для этого ритуала, а было только старое шило. О, как она вопила! Я был горд своей работой. Когда вернулась мать и увидела эти петли в ушах, она открыла рот от удивления. Быстро придя в себя, она рассказала все отцу. То был один из тех нескольких случаев, когда он разговаривал со мной. Он сказал: "Я мог бы наказать тебя, но я не сделаю этого. Это не в моих правилах. Ты получишь свое наказание, но позже." Прошло время, и я забыл об этом. Однажды утром отец объявил, что мы собираемся на церемонию заклинания. Как известно, мой отец был на этой церемонии заклинателем. Он посадил мою сестру на прекрасное навахское одеяло, говоря всем: "Я хочу наградить свою дочь за церемонию прокалывания ушей. Это делается открыто, но мой сын сделал это дома. Считаю, что он просто мальчишка, который ничего не понимает." Для отца это была длинная речь. Я сидел на своей серой лошадке, но отец отобрал моего чудесного коня вместе с прекрасным седлом, и мне пришлось ехать вместе со всеми на телеге, где я проплакал всю дорогу. Один старик сказал: "Ты получил сейчас свое наказание, но позже тебе повезет. Теперь всю жизнь твоя сестра будет рассказывать, как ты проткнул ей уши. Могу уверить тебя, что ты единственный малыш, который выполнил эту большую церемонию." Но это мало утешало меня. Мою серую лошадь отобрали. Я ходил с разбитым сердцем три дня. На четвертый день я выглянул за дверь, и увидел белого жеребца с новым седлом. "Это твое," - сказал отец. И я опять был счастлив.

Когда мне было шесть лет, меня очень трудно было заставить вести себя спокойно. Единственное, ради чего я мог сидеть смирно - это сказки. Мне нравилось слушать рассказы моей бабушки, в которых излагались старинные предания моего народа. В них говорилось о великих богах Ви и Ханви - Солнце и Луне, которые поженились. Во многих легендах рассказывалось о животных. Бабушка поведала мне легенду о летучей мыши, которая взобралась на спину орла крича: "Я могу летать выше всех птиц!" И это было правдой, потому, что орел не мог взлететь выше того, что было у него на спине. В наказание другие птицы столкнули летучую мышь в нору к простой полевой мыши. А здесь летучая и полевая мыши полюбили друг друга. Вот поэтому сейчас летучие мыши наполовину мыши, а наполовину птицы. Дед Добрый Лис рассказывал мне о молодых охотниках на бизонов. Поев бизоньего мяса, они превратились в огромных гремучих змей с человеческими головами и голосами. Они живут в пещерах и управляют подземным миром. Больше всего мне нравились рассказы об Иктоми - злобном человеке-пауке, умном простаке, который разыгрывал и подшучивал над каждым. Однажды этот паук прогуливался у озера, где он заметил много уток. При их виде ему захотелось поесть жареной утятины.
 
Утки тоже его заметили.
 
- Куда ты идешь, Иктоми?
 
- Я иду на большой пау-вау.
 
- А что в твоей сумке, Иктоми?
 
- О, она полна песен, которые я несу на пау-вау, хороших песен, под которые
 
можно будет танцевать.
 
- А как насчет того, чтобы спеть эти песенки для нас?
 
Паук-обманщик сделал вид, будто он не хочет и сказал, что у него нет времени на это. Но в конце концов он согласился, так как они такие прекрасные птички.
 
- Я спою для вас, но вы должны помочь мне.
 
- Мы сделаем все, что ты хочешь. Скажи только, что надо.
 
- Тогда встаньте тремя рядами. В первом ряду пусть будут самые жирные , во втором - не очень жирные, но и не худые, а самые изящные пусть встанут в третьем ряду. А теперь делайте так, как поется в песне. Первые слова: "Закройте глаза и танцуйте!".
 
Утки выстроились в ряды, закрыли глаза и начали танцевать, похлопывая крыльями. Иктоми вынул из под накидки большую дубинку.
 
- Пойте так громко, как вы только можете, - приказал он, - и не открывайте глаза. А то можете ослепнуть. - А сам приступил к работе. Он убивал уток по очереди, одну за другой. Половина дела была сделана, когда одна из уток в заднем ряду открыла глаза и все увидела.
 
- Эй, проснитесь! - закричала она. - Иктоми почти всех нас убил!
 
Оставшиеся в живых утки открыли глаза и улетели. Иктоми не возражал. Он уже наловил жирных уток больше, чем мог съесть.
 
Иктоми напоминает тех политиков, которые заставляют нас плясать и петь для них с закрытыми глазами до тех пор, пока они не ударят нас по голове. Демократические утки или республиканские - это одно и тоже. Хороши только те индейцы, которые держат глаза закрытыми. "Иктоми - это злой интриган," - говорил мне дед.

Сейчас трудно заставить наших внуков слушать эти истории. Некоторые из них и языка-то нашего не понимают, другим все заменяет телевизор. Они уже не могут слушать старые индейские истории. Я был счастлив, живя вместе с дедом и бабушкой в их мире, но это не могло продолжаться вечно. "Ш-ш-ш, не озоруй, а то белый человек заберет тебя с собой". Как часто мне приходилось слышать эти слова, но я никогда не думал, насколько реальна эта угроза, как не верил тому, что чудовища чичийе и шийоко придут и схватят меня. Но однажды такое чудовище пришло - белый человек из бюро по делам индейцев. Я увидел свое имя на его листке. Он назвал мою фамилию: "Этот ребенок должен ходить в школу. Если он не пойдет сам, то за ним придет полиция. Я спрятался за бабушку. Ни отец, которого я боготворил, ни дедушка - прославленный воин, сражавшийся с Кастером, не могли сейчас защитить меня. В те дни школы походили на тюрьмы с проверками по четыре раза в день. Такие школы предназначались только для индейцев. Требовалось постоянно быть внимательными, маршировать строем. БДИ полагало, что лучший способ обучения для индейцев - это отучить их быть индейцами. Нас наказывали за то, что мы говорили на своем языке или пели свои песни. Если мы не повиновались, нас ставили в угол или навытяжку у стены, а нос и колени приклеивали пластырем. Некоторые учителя били нас линейками по рукам. А кое-какие линейки были обиты латунными гвоздями. Они, конечно, могли приодеть меня как белого человека, но не могли изменить того, что было под одеждой. Моим первым учителем был мужчина - воплощение ужаса для всех детей. Я заметил, что при виде его у всех детей появлялось одно и то же выражение лица, точнее, отсутствие какого-либо выражения. Я понимал, что выгляжу точно так же. При виде его я дрожал от страха. Учитель говорил: "Встать! Сесть!" Он произносил это вновь и вновь, пока мы сами не стали говорить: "Встать, сесть, встать, сесть. Идти и стоять. Да и нет." Только звуки.

Еще у нас была учительница. Она пользовалась теми же методами. Через некоторое время я потерял страх, и моя смелость вернулась ко мне. Я называл белых самыми дурными словами, какие я только знал на своем языке. Однажды я увидел на стене картину, изображавшую обезьяну. Я решил, что это и есть сам Великий Белый Отец из Вашингтона. Я посещал дневную школу в резервации Роузбад. Правительственные учителя имели третью степень, самую высшую. Я учился здесь шесть лет. Точно такой же была система образования для всех индейцев во всех резервациях. Если кто-нибудь убегал, то полиция возвращала его обратно. Здесь меня не научили ни говорить, ни писать, ни читать по-английски. Я научился этому позже - в салунах, в армии да в тюрьме. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, мне сказали, что я должен учиться в закрытой школе. Неиндейцам трудно понять, что это для нас значило. Дома индейские дети живут в окружении родителей. Каждый заботится о них, они никогда не бывают одни. Они зовут свою тетку "мама", потому, что она заботится о них словно мать. У детей есть свои права, как и у взрослых. Их никогда не заставят делать то, что им не нравится. Поэтому для индейских детей американское учебное заведение - сильный шок. Их бросают в странное холодное место. Сейчас, конечно, эти школы лучше, чем в мое время. Даже внешне они выглядят современнее и богаче. Учителя лучше понимают детей и меньше наказывают. Но и в этих прекрасных новых школах дети индейцев все еще кончают жизнь самоубийством, потому что они одиноки среди всего этого движения и шума. Поступая в школу, мы, по крайней мере, знаем, что мы индейцы. Оканчивая же ее, мы становимся наполовину красными, наполовину белыми, не зная, кто мы есть на самом деле.

Я был хорошим атлетом. Однажды, играя в мяч, я выбил окно на кухне. Они хотели заставить меня играть на тромбоне. В другой раз, когда меня опять заставляли делать то, что мне не нравилось, я сбежал. Я добрался до дома. Зная, что полиция придет за мной, я продал свою лошадь с седлом и купил билет до Рэпид Сити. В моем кармане было двенадцать долларов. Я мог жить на один доллар в день, но полиция схватила меня и доставила обратно. Некоторые доктора говорят, что индейцы должны быть здоровее белых, потому, что они меньше болеют сердечными заболеваниями. Другие говорят, что это от голодания - мы мало едим и это делает наши тела стройными. Но это не верно. Настоящая причина в том, что индейцы живут очень не долго и просто не успевают заболеть сердечными недугами. Хорошо, когда индеец доживает до сорока лет. И странные таблетки, которые правительство дает нам в больницах, не делают наше здоровье лучше. Нас было двенадцать детей, но сейчас все умерли, кроме одной сестры. Многие из них не доросли даже до подросткового возраста. Мой старший брат Том и его жена умерли от эпидемии гриппа в 1917 году. Тридцать пять лет назад я потерял своего первого сына, доктор сказал, что это была скарлатина. В прошлом году я потерял еще одного ребенка. Сказали, что у него что-то с кишечником. Таким образом, в продолжительности жизни мы не сделали прогресса. Мы, лекари, стараемся вылечить наших больных, но они страдают от все новых и новых болезней белого человека, которые приходят к нам с едой белых, с их образом жизни, и у нас нет лекарственных трав от этого. Моя сестра была самой старшей из нас. После ее смерти в 1914 году наша жизнь резко изменилась. Моя мать умерла от туберкулеза в 1920 году, когда мне было семнадцать лет. Когда умер дед Неистовое Сердце, родичи убили двух его пони, головы поместили на восток а хвосты на запад. Обращаясь к каждой из лошадей, они говорили: "Ваш хозяин любил вас. Вы нужны ему там, куда он собирается уйти."