Шестой барон - 5

Гусары, молчать!

Забилась в истерике.

---

На обратном пути в монастыре Теотокос Аквилион с Байроном впервые приключился судорожный припадок, который оказался предшественником более сурового заболевания. Их приветствовали курением фимиама, а потом изощренной церемонией с исполнением гимнов. Не успел аббат произнести «Lordo Inglese», как Байрон пришел в ярость, потребовал, чтобы его избавили от этого «злобного безумца», и устремился в соседнее помещение, где забаррикадировался с помощью столов и стульев. Он отказался впустить доктора Бруно и принять пилюли, рвал на себе одежду, разодрал матрас, лежавший на полу, полуголый забился в угол, как загнанный зверь, называл всех «дьяволами», кричал, что он «в аду». Гамильтон Браун, молодой шотландец, присоединившийся к пассажирам «Геркулеса» в Леггорне, в конце концов усмирил его, дал Байрону пилюли доктора Бруно, и, после ребячьего бормотанья какой-то околесицы, Байрон улегся на матрас и заснул. В награду Гамильтону Брауну разрешили спать на складной кровати Байрона.

К концу 1823 года дела Греции несколько поправились, главным образом, благодаря прибытию флота, нанятого на деньги Байрона. Турецкие корабли должны были тогда оставить важный греческий порт Миссолонги и удалиться в Лепанто, а их место занял греческий флот. Теперь уж наступило время, когда Байрон мог и должен был выйти из своего выжидательного положения. Приглашая его в декабре этого года немедленно приехать в Миссолонги, принц Маврокордатос, губернатор Западной Греции и самый способный из греческих вождей, заканчивал свое письмо Байрону следующими словами: "...Мне незачем говорить вам, до какой степени ваше присутствие здесь желательно для всех и какое счастливое направление оно даст всем нашим делам. Ваших советов будут слушаться, как изречений оракула".

Несколько дней спустя после получения этого письма Байрон вместе с графом Гамбой покинул, наконец, Кефалонию и на двух небольших судах отплыл в Миссолонги. Путешествие было сопряжено с опасностями — блохи, сильные течения, бури и, наконец, преследование вражескими фрегатами. Байрону и его спутникам удалось уйти на мелководье и ускользнуть к скалам Скорфы, откуда Байрон отправил срочное сообщение полковнику Стенхоупу в Миссолунги, которого прислали из Англии в помощь Байрону. Байрон просил обеспечить их безопасность, выражая особую заботу о Лукасе: «Уж пусть лучше его разорвут на куски, да и меня вместе с ним, чем он попадет в руки этих дикарей». Эти слова, с их романтическим подтекстом, едва ли понравились доктринеру Стенхоупу, который приехал спасать и просвещать греков. Судно Гамбы захватили турки. Капитана переправили на турецкий фрегат, чтобы допросить, а потом обезглавить. Трагедии не случилось лишь потому, что этот капитан когда-то спас турецкого капитана в Черном море. Поэтому вместо того, чтобы конфисковать корабль вместе с Гамбой, Легой Замбелли и остальными слугами, лошадьми, оружием, деньгами, печатными материалами и секретной перепиской Байрона с греками, их пригласили на обед, а потом отпустили с восточными почестями. Байрон, обычно не склонный к религиозности, приписывал это двум большим церковным службам в храмах Святого Дионисия и Мадонны на скалах.

В Миссолонги Байрону устроили чисто королевскую встречу. Все население города и окрестностей собралось на берегу; все корабли, стоявшие на якоре в порту, приветствовали его судно, когда оно проходило мимо них, пушечными выстрелами; все войска и все гражданские и военные власти, с принцем Маврокордатосом во главе, встретили Байрона на месте высадки и проводили его в приготовленный для него дом под восторженные крики "ура", при звуках шумной музыки и громе артиллерийских залпов. "Я не могу передать того впечатления, - рассказывает граф Гамба в своих воспоминаниях о поэте, - которое эта сцена произвела на меня. Я с трудом мог удержаться от слез".

Теодорос Вризакис. Прибытие лорда Байрон в Месолонгион.

Трелони, который приехал позднее, описал увиденное как «наихудшее местечко на всей земле» — мрачное болото, окруженное стоячими озерами (их он назвал «пояс смерти»). Вскоре Байрона навестили вожди со свитой. Все клянчили деньги. И хотя Байрон клялся не присоединяться к отдельным фракциям, а лишь к нации в целом, он незаметно для себя превратился в сторонника Маврокордатоса.

А. Маврокордатос в турецком костюме

Первым заданием Байрона стала организация артиллерийского подразделения, которое ему надлежало возглавить и обучить для готовящейся осады, а потом и захвата Лепанто — это название вошло в историю. В 1571 году Дон Хуан Австрийский вел европейский флот, который нанес поражение Оттоманской империи, и от Донни Джонни Байрона ждали повторения сего героического деяния. Лепанто был укрепленным городом в двадцати пяти милях к западу от Миссолунги. Крепость, находившаяся в то время в руках турок, охранялась гарнизоном албанцев, которые, по слухам, страдали от своего жалкого состояния. Армия, выступавшая под собственным знаменем, состояла из племени сулиотов, изгнанных с отрогов Южной Албании и нашедших убежище в Кефалонии. Их живописные костюмы и прославленная храбрость импонировали романтическому духу Байрона. К сожалению, он основывал свою оценку всех сулиотов на впечатлении от общения всего с двумя, которых нанял на службу во время своих путешествий в 1809 году. Армия, предводителем которой он теперь оказался, была недисциплинированной, циничной и алчной. Этих людей вовсе не интересовала независимость греков, они постоянно требовали от Байрона повышения жалованья и лучшего питания, придавали первостепенное значение племенному статусу и бунтовали против управления немецкими, английскими, американскими, шведскими и швейцарскими офицерами.

Здесь и далее худ. Павел Голик Пейзажи Греции

Помимо муштры и обучения военному делу, он должен был обеспечить кровом шестьсот солдат и их лошадей; только их питание обходилось еженедельно в две тысячи долларов. С помощью итальянки, жены местного портного, Байрон предоставил в их распоряжение «незамужних женщин». «Революция — это не розовая водичка», — говорил он. Подвергаясь насмешкам собственной армии, живущей в жалкой казарме, Байрон оказался в окружении пистолетов, шпаг, сабель, кортиков, штыков, ружей, шлемов и труб. У него было две заботы — поддерживать дисциплину и разжигать воинский пыл. Трубы не зазвучат, пока они не возьмут Лепанто. Английский хирург Дэниел Форрестер, приехавший вскоре со своим капитаном на военном бриге «Алакрити», оставил живое описание этого беспорядочного хозяйства: юные солдаты в широких льняных юбках (часть национальной одежды греков) и грязных носках, вооруженные до зубов, либо палят из ружей, либо играют в карты прямо на полу. Тита, в полном обмундировании, ввел Форрестера и капитана Йорка в помещение. Лукас, одетый, как албанец, с оружием, украшенным красивой чеканкой, принес им кофе и оливки. Байрон встретил их приветливо, но разговаривал весьма легкомысленным тоном: трудно было поверить, что он написал хоть строчку «на серьезные и трогательные темы». Послеобеденным развлечением была пальба по бутылкам из-под вишневого ликера, причем Байрон стрелял удивительно метко, хотя, как заметил Форрестер, его рука дрожала «словно во время приступа лихорадки».

Чтобы помочь собрать деньги для революции, Байрон продал свое поместье Рочдейл-Мэнор в Англии, которое собрало около 11 250 фунтов; это привело Байрона к оценке, что теперь в его распоряжении было около 20 000 фунтов, все из которых он планировал потратить на греческое дело. Известие о том, что сказочно богатый британский аристократ, известный своей щедростью в трате денег, прибыл в Грецию, сделало Байрона объектом многочисленных домогательств в такой отчаянно бедной стране, как Греция. Поэта осаждали разные люди, как греки, так и иностранцы, которые пытались убедить Байрона открыть свой бумажник, чтобы поддержать их. К концу марта 1824 года была сформирована так называемая "Бригада Байрона" из 30 филеллинских офицеров и около 200 человек, полностью им оплаченная.

Богатенький Буратино в стране Дураков, не в обиду никому

Руководство греческим делом в Румелийском регионе было разделено между двумя соперничающими лидерами. Байрон использовал свой престиж, чтобы попытаться убедить двух соперничающих лидеров объединиться, чтобы сосредоточиться на победе над османами. В то же время другие лидеры греческих фракций написали Байрону письма, в которых просили его не обращать внимания на всех лидеров и приехать в их соответствующие районы на Пелопоннесе. Это привело Байрона в отчаяние; он жаловался, что греки безнадежно разобщены и проводят больше времени в междоусобицах, чем в попытках завоевать независимость.

Во время этих военных приготовлений великий поэт в последний раз отпраздновал день своего рождения. Утром 22 января 1824 года, когда ему исполнилось 35 лет, он вышел из своей спальни в комнату, где собрались некоторые друзья его, и с улыбкой сказал: "Вы жаловались недавно, что я уж больше не пишу стихов; сегодня день моего рождения, и по этому случаю я только что написал кое-что; по моему мнению, это лучше того, что я обыкновенно пишу". Это было последнее его стихотворение, начинающееся следующими трогательными строками:

О сердце! замолчи! пора забыть страданья...
Уже любви ни в ком тебе не возбудить;
Но если возбуждать ее не в состояньи,
Все ж я хочу еще любить...

Байрон усыновил девятилетнюю турецкую мусульманку по имени Хато, чьи родители были убиты греками. В конце концов он отправил ее в безопасное место на Кефалонию, хорошо зная, что религиозная ненависть между православными греками и турками-мусульманами накаляется и что любой мусульманин в Греции, даже ребенок, находится в серьезной опасности. В течение этого времени Байрон проявлял интерес к своему греческому пажу Лукасу, в которого он безумно влюбился, но привязанность осталась безответной. Байрон был без ума от подростка, которого он безобразно избаловал, потратив около 600 фунтов (эквивалент примерно 24 600 фунтов в сегодняшних деньгах), чтобы удовлетворить каждую его прихоть в течение шести месяцев и написать свои последние стихи о своей страсти к греческому мальчику, но того интересовали только деньги Байрона.