«Брось, а то уронишь», «брось, а то уронишь» — я повторяла про себя эту фразу как мантру. Понимала, что Даша все время проверяет нас с Денисом на прочность. Старается показать свои худшие стороны до того, как начнет привыкать к новой семье: если решат вернуть, пусть делают это сразу, а не через год или два, когда придется резать уже по живому.
Я проговаривала все это про себя бесконечно. Понимание и сами слова успокаивали. Листала в голове события из жизни Даши — с каждым днем узнавала все больше — как книгу, и они объясняли мне поведение приемной дочери. Объясняли, но не могли изменить. Я понимала, что на это уйдет не один год.
Даша по-прежнему была всем недовольна. <...>
Я не могла отделаться от странного чувства: словно забрала Дашу не из детского дома, причем по ее собственному горячему желанию, а украла самым коварным образом из царского дворца.
Все было не так и не то — еда, обновки, развлечения. Даже Нэлла, с ее любовью к протестам, порой косилась на сестру в недоумении. <...>
Суп Даша принципиально не ела. Воду ни в коем случае не пила. Никакой рыбы, никакой печени и тем более овощей. Какая еще каша?! Не хочу и не буду! Смертельно устав уговаривать и слушать в ответ отповеди, я договорилась с самой собой по принципу: есть захочет, поест. Самое сложное было перестать беспокоиться о том, что у Даши будет болеть желудок, разовьется язва, пошатнется здоровье на почве неправильного питания.
Если дома было только то, что Даша считала «несъедобным», она запросто ходила голодной и день, и два. Пила молоко, и на этом все. Я знала, что в детстве она переживала периоды, когда еды не было по нескольку дней подряд, и это странным образом не испортило ее желудок, зато приучило к долгому голоданию.
И в этом поведении не было ее вины, так оказалась устроена ее прежняя жизнь.
Я заметила, что следом за ней и Нэлла, и даже маленькая Даша начали жадно поглощать то, что у них считалось вкусным. Потому что если сразу не съесть, то через час уже ничего не будет — Даша придет и доест. Она ела до тех пор, пока сковорода не пустела и не оставалась, грязная, стоять на плите. Помыть за собой посуду в голову ребенку по-прежнему не приходило. Первые месяцы я и объясняла, и просила питаться нормально, но все это было бесполезно.
Посмотрите, что каждый слышал от своей мамы:
«Еда не предаст, — постоянно повторяла она и добавляла: — В отличие от людей». И невозможно было ничего с этим сделать — привычку многих лет жизни не перестроишь за несколько месяцев. Я поняла, что единственный способ выжить самой и не разрушиться — перестать нервничать из-за пищевых нарушений ребенка. От голода Даша не умрет, это уже проверено, а все остальное должно настроиться постепенно, нужно беречь силы и ждать. А иначе, если упорствовать, можно сойти с ума.
Главной моей задачей стало сохранение самой себя в трезвом уме и твердой памяти. Но даже это давалось с большим трудом, отнимало много сил.
Пищевые нарушения — один из самых распространенных признаков неблагополучия ребенка. «Отучить» и «переучить» силой не получится: в питании зашит вопрос жизни и смерти. Можно только терпеливо ждать, когда ребенок сможет перестроиться и поверить: еда, даже самая любимая, не закончится и никуда не пропадет.
Именно с силами у меня снова в период адаптации Даши Большой начались серьезные проблемы — их неоткуда стало брать. Я разрывалась между новой работой в фонде и домом, в котором все теперь было вверх дном. <...>
Конечно, во всем происходящем я снова винила только себя. А моя мама, неосознанно пользуясь случаем, подливала масла в огонь.
Впервые серьезно они «схлестнулись» с Дашей первого сентября. Для мамы День знаний — великий профессиональный праздник. В том году она как раз в конце августа приехала к нам погостить на пару дней. По традиции, приготовила праздничный ужин, испекла пирог. И когда Даша вернулась из школы, хорошо поставленным преподавательским голосом изрекла.
— Даша, поздравляю тебя с Днем знаний!
Дальше случилось страшное. Даша метнула в бабушку злой, острый как нож, взгляд, швырнула в угол рюкзак, скинула кроссовки и метнулась в свою комнату.
— Да пошли вы все!!!
Проорала она, прежде чем захлопнуть за собой дверь. В ее голосе я слышала рыдания. Мама от горькой обиды расплакалась следом. Я не знала, кого из них начать утешать.
— За что она так? – всхлипывала мама, — я старалась. Пирог испекла.
— Прости, пожалуйста, — я пыталась все объяснить, — у Даши мама первого сентября попала в тюрьму. Для нее это день траура, а не праздника. Мне нужно было догадаться, что может быть такая реакция. И тебя предупредить.
— Но я же не виновата! — не унималась мама. — Не я жрала наркотики, не я ее бросила!
— Мама, это вообще не про тебя! Не надо так говорить!
— Тогда пусть ведет себя как положено! — требовала мама. — Она вам села на шею!
Посмотрите, как понять, что дети сели вам на шею:
С того момента война между названной бабушкой и внучкой разгоралась с каждым днем. Мама стала все чаще проводить со мной душеспасительные беседы.
— О чем конкретно? – Я вскидывалась мгновенно: нервы и без того были накручены до предела.
— Плохая девка, — с видом эксперта выдала мама, — испорченная.
— Мама, ну что ты такое говоришь?!
— Вижу ее насквозь, — мама не унималась, — сколько волка ни корми...
— Да при чем тут какой-то волк?! Ребенок только пришел в семью, адаптация в самом разгаре!
— Ты что, слепая? — Мама тыкала указательным пальцем в сторону Дашиной комнаты: — У нее злые глаза!
— Тебе это кажется, — шипела я, — не говори так, Даша может услышать!
— И что? — Она повышала голос до демонстративного тона, чтобы Даша услышала наверняка. — Ей-то все равно. Она никого не любит, кроме родной матери, которая сидит в тюрьме!
— Гос-с-споди! — Я хотела только одного: провалиться сквозь землю. — Ей больно, ты понимаешь?
— Я понимаю только то, что ты испортила жизнь себе и своей семье.
Вот с этим утверждением невозможно было поспорить.
Я потом долго сидела, закрывшись в спальне, и прокручивала в голове каждое ее слово. Мама, как и многие другие люди ее поколения, не понимала, как сильно разрушает ребенка жизнь в детском доме. Как важен стабильный контакт с родителями. Я-то многое испытала на собственной шкуре с Нэллой и потом получила объяснения всем нашим трудностям во время учебы в ШПР. А мама никаких специальных курсов не проходила. Того, что успевала пересказывать я, видимо, было мало.
Даша прекрасно чувствовала отношение моей мамы и отвечала ей взаимностью. Неприязнь окружающих Даша сканировала четко и тут же отражала ее как зеркало, усиливая эффект в несколько раз. В моменты, когда я отчаивалась и переставала верить в счастливый исход нашей семейной жизни, Даша с утроенной силой набрасывалась на меня. Словно пыталась проверить, жива я еще или нет, чувствую что-то или уже окаменела.
Странно было, что она так легко считывала в людях негативные эмоции, но не могла угадать других, лучших чувств. Или просто боялась в них поверить?
Иначе давно бы уже разглядела мое отношение к ней.
Несмотря на весь ужас совместной жизни, постоянные обиды и душевные раны, я желала Даше только добра. Прошло совсем немного времени, и я уже любила дочь какой-то необъяснимой любовью — пока еще юной и болезненной. Той, которая оберегала и защищала, но не позволяла присвоить себе. Это было очень сложное чувство. С множеством ограничений и нюансов. Временами на меня накатывало отчаяние. Казалось, я никогда не сумею пробраться сквозь эту броню, физически не доживу до ответных чувств...
Читайте также: Связующая нить: как избежать возврата детей в детские дома
Смотрите интересный ролик
