Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Конкурс рассказов. Жизнь - театр
Здравствуйте, мои друзья и единомышленники.
Сегодня День конкурса. Сегодняшняя наша тема «Театр», а усложняющий элемент «Мистическая или мифологическая зверюшка».
Голосовать мы будем за 12 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный просто почитаем.
Читаем, голосуем, обсуждаем. У кого будут проблемы с комментариями из-за местных глюков, то воспользуйтесь советом аксакалов – Через Оперу вроде все норм заходит
Сегодня День конкурса. Сегодняшняя наша тема «Театр», а усложняющий элемент «Мистическая или мифологическая зверюшка».
Голосовать мы будем за 12 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный просто почитаем.
Читаем, голосуем, обсуждаем. У кого будут проблемы с комментариями из-за местных глюков, то воспользуйтесь советом аксакалов – Через Оперу вроде все норм заходит
Тема закрытаТема скрыта
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ
другое дело теть Вере то какой резон
другое дело теть Вере то какой резон
другое дело теть Вере то какой резон
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ
Окончен был спектакль, утихли аплодисменты и свист, прошли поклоны на бис, опустился занавес. В гримерке Ксения Ивановна Александрова снимала стеклярусовые бриллианты, Гриша, не смыв грим, уже нес самовар, Оленька Чернова открывала коробку с эклерами. Вошел посыльный с огромным букетом, вручил его Александровой: «Господин Славинский велели передать». Ксения благосклонно улыбнулась. Это был не первый букет от владельца Киевской суконной мануфактуры Петра Афанасьевича Славинского, не первый вечер он сидел в первом ряду и не сводил с нее прищуренных черных глаз. Актриса вытащила притаившуюся среди цветов карточку, прочитала надпись: «С восхищением талантом и надеждой на личное знакомство и теплую дружбу». Улыбнулась, помешкала мгновение, черкнула на обратной стороне несколько слов и вернула посыльному. Тот поклонился и вышел. А уже входила в гримерку освободившаяся гардеробщица тетя Вера со связкой баранок, и Гриша предлагал капнуть в чашку из своей фляги, и вечер пошел своим чередом.
На следующий вечер после спектакля Ксению ждал экипаж. Глядя, как она придирчиво оглядывает себя перед зеркалом в вестибюле, тетя Вера покачала головой:
- Добился-таки своего, змей-искуситель.
- Чем плох мужчина, умеющий добиться своего? – улыбнулась актриса.
- А наши чем тебе плохи?
- Кто наши? Гриша? Так он дальше «кушать подано» ни на сцене, ни в жизни не продвинется. Или Пал Андреич? – она кивнула в сторону очень высокого и крайне тучного бородатого мужчины. – Он уж вдвое поперек себя шире, пока на подмостки взойдет – уже задыхается, доброго ему здоровьица, конечно... Все, теть Вер. Позадержалась, подождать себя заставила, пойду теперь.
Через несколько дней разговоры о Ксенином романе пошли в театре уже и в открытую. Да и зачем скрывать сияющие глаза и новую соболью горжетку? И вовсе господин Славинский не был похож на змея – был он мужчина видный, высокий, подтянутый, с длинной прямоугольной челюстью, тонкими усиками и густыми волосами на косой пробор. Он по-прежнему посещал почти каждый вечерний спектакль с ее участием, и не надоедало ему, и денег на билеты и цветы не жалел – знать, совсем это была для него малость.
- Не жадный, видать? – уважительно спрашивала в гримерке «матрона» Галя Серебрякова.
- Не жадный, - улыбалась Ксения. - Обходительный, и искусство наше ценит, разбирается.
Девушки качали головами и вздыхали с одобрением и легкой завистью. Одна только тетя Вера, принося свои неизменные баранки, ворчливо подливала ложку дегтя:
- Да уж, разбирается. Отец-то его покойный крепостной театр держал. Не одну девку, говорят, уморил, упырь.
- Так то отец, а то сын. Не тот он человек, и времена сейчас не те.
- У него ведь семья в Киеве. Он у нас в городе, сам, считай, на гастролях.
- А поди семье от меня ущерба не будет… Поздно мне уж в благородство и непорочность-то играть, тетя Вера. Да и когда не поздно было – тоже не играла, не то до сих пор была бы разносчицей. А впереди у меня что? Сколько мне еще по сцене порхать, по-хорошему? Мне уж тридцать первый годок пошел. Бедную Лизу уже не сыграю, еще немного – и Арбенину не дадут. Долог ли век актрисы...
- И полюбовницы тоже недолог.
- Тоже, - кивнула Ксения. – Но при уме можно кое-что успеть. Брата из деревни вывезти и на приличную службу пристроить, все матери меньше горбатиться. А сама лавчонку, может, заведу, или ателье. Шляпное! Будете, девоньки, шляпки-то у меня заказывать?
Девоньки расхохотались и обещали непременно заказывать.
И все шло хорошо еще целую неделю. А в следующую субботу Ксения не появилась в театре, как бывало обычно, за два часа до начала спектакля. И за полчаса не появилась. Уже и Петр Афанасьевич давно фланировал по вестибюлю, а вскоре, словно что-то почуяв, заволновался, попытался пройти за кулисы, да его не пустили, конечно. Пришлось ему, как всем, сдавать пальто в гардероб и дожидаться начала. Начался спектакль с получасовой задержкой – Ксения так и не объявилась, и ее спешно заменили Оленькой Черновой, которая давно мечтала об этой роли и знала ее наизусть. Славинский нервничал в своем первом ряду, то и дело оглядывался и смотрел на часы.
Тем временем за Ксенией на квартиру отправили посыльного, который и обнаружил ее – мертвую, в синяках и с перерезанным горлом. Еще шла на сцене пьеса, а полицейские уже опрашивали директора театра, незанятых актеров и прочий персонал, и все уверенно показали, с кем убитая ушла вчера вечером и вообще с кем дело имеет. Под занавес его и взяли, несмотря на умелое непонимание, возмущение и горе - актером он, похоже, тоже был неплохим. Только не помогло это ему – из кармана его пальто извлекли окровавленный шейный платок, видимо, второпях туда засунутый, да и вообще вся внутренняя часть и кромка кармана была перепачкана кровью, а на рукаве не хватало малой пуговки, той самой, которая была зажата в кулаке мертвой Ксении. Не те сейчас времена, чтобы за одну только знатность и состоятельность такое с рук сходило.
… - Спасибо, тетя Вера, - серьезно и искренне сказал Гриша, подойдя к стойке гардероба, когда все наконец утихло.
- Ох, да разве ж можно за такое благодарить, - покачала головой старушка. – Может, не стоило так уж?
- Ничего, - зло бросил он, закуривая. Руки дрожали, и спичка загорелась не с первого раза. – Поделом обоим. Будет знать.
КОНЕЦ