Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Конкурс рассказов. Открываем багажное отделение
Доброго дня, форумчане.
Девочки, у Маши не получается тему сосздать, поэтому пробую я.
Надеюсь все у всех хорошо и все здоровы, потому что вы мне сегодня очень нужны. А еще вы нужны авторам 10 конкурсных и 3 внеконкурсных рассказов на тему «Багаж» с усложняющим элементом «Разговор с незнакомцем.
Сегодня мы закругляем очередной сезон конкурса рассказов. Спешите читать и голосовать за понравившиеся прозведения.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 27 июня. После этого тема закрывается
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 29 июня.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Девочки, у Маши не получается тему сосздать, поэтому пробую я.
Надеюсь все у всех хорошо и все здоровы, потому что вы мне сегодня очень нужны. А еще вы нужны авторам 10 конкурсных и 3 внеконкурсных рассказов на тему «Багаж» с усложняющим элементом «Разговор с незнакомцем.
Сегодня мы закругляем очередной сезон конкурса рассказов. Спешите читать и голосовать за понравившиеся прозведения.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 27 июня. После этого тема закрывается
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 29 июня.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Тема закрытаТема скрыта
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Отличный рассказ, очень теплый и настоящий.
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
А интересно, история имеет под собой реальную подоплеку?
+1
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Красиво написано, как-то тепло и уютно.
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Актуально, душевно, до слез. Спасибо автору
Актуально, душевно, до слез. Спасибо автору
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ
Как же я люблю праздники! Красиво одетые люди улыбаются, оркестр на ступеньках Дворца культуры дудит в блестящие трубы. Трибуна обтянута красным, на ней важного вида дяденьки в костюмах – «начальство» кривит губы, стоящий в оживленной толпе перед трибуной в ожидании праздничного митинга, дед. Обязательно приезжают большие машины – «автолавки» - предмет особого интереса мам и бабушек. И непременно – мороженое, квас, лимонад, качели. И я – с блестящей белой лентой в косе, в белом передничке. И сосед Валерка причесанный мокрой расческой в мешающей ему застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Я не могу сказать, что мы с Валеркой дружим. Скорее, мы с Валеркой деремся. И, разумеется, никакое праздничное или будничное мероприятие нам в том не помеха. Но сегодня Валерка необычно важен и миролюбив.
- Дорогие товарищи! – раздается с трибуны. – Разрешите поздравить вас с великим праздником. Вот уже двадцать пять лет, как закончилась война. И мы… - дальше я уже ничего не услышала, потому что неожиданно меня потащили из толпы. Валерка с горящими глазами, с самым заговорщическим видом проталкивался куда-то, крепко держа меня за руку. Ободрав до невозможности об плотно стоящих людей мой великолепный букет сирени, мы выбираемся к ряду стройно стоящих машин-магазинов. Валерка возбужденно тычет пальцем: «Гляди!»
Игрушки! Автолавка с игрушками! Нет, ну не полный кузов, конечно, но за тазами, между блестящими галошами и войлочными тапками – мишка, котик, зайчик, два грузовичка и целых три куклы! Валерка, торопливо захлебываясь словами, что-то рассказывает мне про грузовички. Какие грузовички? Зайка, белый зайка смотрит на меня с недосягаемой высоты. Ушки, бантик, и так грустно на меня смотрит… И до пронзительного звона в ушах я уже люблю этого зайку. И до нестерпимой горечи во рту знаю – мне такого не купят, просить бесполезно. Лаконичная бумажка возле зайчика - 1 рубль 20 копеек. – Это пропасть! Валерке тоже грузовичок не купят. Мы смотрим друг на друга. Вздыхаем. Никому не купят, и даже просить не стоит. Даже если напомнить, что я отлично заканчиваю первый класс, и мне обещали подарок, если в школе будут одни пятерки, все равно - не зайку. Галоши, платочек, отрез ситца на платье, даже конфет – может быть. Зайку и грузовичок – никогда в жизни. Валерка набирается смелости:
- Дядь, а дядь! – спрашивает он крупного дядьку в белом фартуке, хозяйничающего в кузове автолавки. – А можно грузовичок посмотреть?
К нашему удивлению дядька спускает машинку на столик с еще какими-то товарами, но взор у него становится настороженным и недобрым.
- Посмотрите, - разрешает он. – Только не придумайте стащить. Уши обдеру.
- Да нет. Мы только посмотреть, – обещает даже осипший от волнения Валерка. Посмотрели, потрогали. А толку? Грустно возвращаемся на митинг.
Возле скептически хмыкающего деда нахожу радостно возбужденного папку. Я знаю, что они относятся к Празднику по-разному. Дед воевал, и папка воевал. Но дед против Праздника, а папка - за. Только вчера вечером они курили на лавочке, и я слышала, как ворчал дед:
- Придумали…. Победу праздновать. Забыть надо про эту войну, как страшный сон забыть, и не вспоминать никогда в жизни…
А папка подсмеивался в ответ:
- Ну как так – забыть? Люди воевали, кровь проливали, героизм, опять же, передовая, все такое! Не, батя, ты не прав. Надо праздновать!
Конечно, отцу хорошо говорить, он был в морском десанте. У него и медаль есть. А у деда ничего нет. Потому что дед прошел войну в обозе. Обоз – придумал же кто-то такое обидное слово. Деда я очень люблю, и когда Валерка нарочно дразнится этим Обозом, я его луплю, если догоняю. Ноги у Валерки быстрые. Не враз и догонишь. Валеркин отец был в пехоте. «Пехота, пехота, ходить не охота!» - всегда отвечаю я ему. Ничем его отец моего деда не лучше!
- Нет, ну ты гляди, и военкома принесло, - басок деда отвлекает меня от моих невеселых рассуждений. – Ему-то тут чем намазано?
Между тем военком, которому дали слово, поднимается на трибуну.
- Дорогие товарищи! – немножко смущаясь, как всякий человек, который не привык к большому вниманию, начинает военком. – В этот радостный для всей нашей Советской Родины день я рад поздравить вас с великим праздником. И мне выпала особая честь наградить нашего земляка государственной наградой. Тихон Матвеевич, ты где? Иди сюда.
Дед, удивленно подняв брови, и, недоуменно-вопросительно взглянув на пожавшего плечами папку, на шажок выступил вперед взволнованно загудевшей толпы. На всякий случай я тоже стала рядом. Деда я в обиду не дам.
- Тише! Тише! – крикнули несколько раз из задних рядов, - Дайте послушать! И голос военкома зазвучал в относительной тишине.
– Уважаемый Тихон Матвеевич! Разреши в этот торжественный день поздравить тебя с получением давно искавшей тебя награды. С присвоением тебе звания Героя Советского Союза. Подойди к нам и перед всем народом получи свою заслуженную Золотую Звезду, дорогой наш товарищ, орден Ленина, ну и документы.
Дед стоял, как громом пораженный. Тишина звенела, доходя, кажется, до самого неба. Дед взял меня за руку, потом отпустил. Оглянулся на папку, как-то нерешительно и очень смущенно улыбнулся на одну сторону лица, и пошел к трибуне так, как будто площадь была сделана из твердой земли, а из пуховой перины.
А дальше обрушился гром, шквал, буря из голосов и аплодисментов. Люди что-то кричали, женщины утирали глаза, папка и Валеркин отец сорвали с голов фуражки и кинули их вверх. А я стояла все так же немножко впереди всех и смотрела, как дед поднялся по ступенькам, как ему военком жал руку и вручал какие-то коробочки, как его обнимало все праздничное «начальство», как по знаку учительницы старшеклассники вручали деду букеты сирени. И все что-то ему говорили, и жали руку, и хлопали его по спине и плечам, и все радостно улыбались… А дед – нет.
Поздно вечером под бесконечно звездным небом я сидела на нашей лавочке возле калитки. Сидела между дедом и папкой. Они не спеша курили и разговаривали. Во дворе мама, бабушка и соседки то ли допивали чай, то ли убирали со стола. Стихийно возникшее праздничное застолье, на которое пришел чуть ли не весь наш проулок со своими стульями, ложками и даже вареной картошкой, подошло к концу. Завтра всем на работу. А нам с Валеркой в школу.
- Что ж ты, батя, про подвиг никогда не говорил? – Вкусно затянулся, глядя на звезды, папка. – Все в себе носил. А нам – обоз, обоз. А вон военком как рассказывал! Под непрекращающимся огнем, при форсировании Днепра, перевез боеприпасы, не дал уничтожить боезапас, обеспечил непрерывность наступления…
- Так это военком! – хмыкнул в ответ дед. – Красиво говорить ему по должности положено. А рассказывать тут совершенно нечего. Перевозили мы на плотах через Днепр снаряды. В наступлении, значит. Здоровый такой нам нагрузили плот. Весь в ящиках. Гребем почти на середине уже. А тут немец и запули нам в них из миномета. Ящики и загорелись. Вот-вот рванет. Мужики из обслуги, какие плавать умели, те с плота в Днепр попрыгали. А я-то не умею! Куда деваться? Давай я те ящики, дымящиеся какие, в воду стаскивать. Какие утопил, а много довез. А там артиллеристы, рады-радешеньки мне, их там немец уже поливал почем зря. У них как раз последний ящик оставался. Ну и командир ихний, кто такой не знаю, разбираться некогда, спросил имя-фамилию, да и все на этом. Помчал я назад за новыми снарядами. И день гонял, и ночь гонял. Вот и все геройство. Да я тут же и забыл про то, что было. Я бы все забыл, если б смог. А командир артиллерийский не забыл. Вот. Представил к награде, значит. Я и не знал. Пойдемте спать, поздно уже…
Дед погладил меня по голове теплой ладонью.
- И зайку своего не забудь. А то беленький, запачкается, жалко. Как там ты его назвала? Тишка? Геройский заяц!
КОНЕЦ