Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Конкурс рассказов. Найдите "свободное время"
Доброго дня, форумчане.
Сегодня у нас конкурсный день. Тема рассказов «Свободное время», а за новогоднее настроение будут отвечать усложняющие элементы – упоминание ели, подарков и пушистого снежка.
Вашему вниманию будет представлено 14 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный
Читаем, голосуем, обсуждаем.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 26 декабря. После этого тема закрывается, и опоздавшие голоса не засчитываются
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 28 декабря.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан, но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Сегодня у нас конкурсный день. Тема рассказов «Свободное время», а за новогоднее настроение будут отвечать усложняющие элементы – упоминание ели, подарков и пушистого снежка.
Вашему вниманию будет представлено 14 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный
Читаем, голосуем, обсуждаем.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 26 декабря. После этого тема закрывается, и опоздавшие голоса не засчитываются
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 28 декабря.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан, но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Тема закрытаТема скрыта
Приятный рассказ.Особенно понравились сытые глаза у 10-кг кота
или для впервые пересекающих экватор-о! Вот -экватор года пересекают хозяйки!
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Автор, поясните потом про традицию вашу
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Старшая хозяйка считала, что кота зовут Сигизмундом. Младшая упорно давала ему милейшие прозвища, котом чаще всего отвергаемые по причине дурашливости и пренебрежения к кошачьему эго.
Эго требовало серьезности, степенности и величия, на которое младшей хозяйке было решительнейшим образом начхать.
Сигизмунд, десятикилограммовый сибиряк с зелено-желтыми сытыми глазами, огромным пушистым хвостом-елкой и могучими лапищами, был сперва переименован в Чувака, затем в Детку, а потом и в Пирожочка.
В принципе, и Сигизмунд этого не скрывал, ему было наплевать, как его зовут, потому как главное было – куда и зачем.
Чаще всего Его Пушистейство изволило величаво вплывать на кухню за ежедневной порцией яств утром, днем и вечером, в перерывах почивая где-то на диване или свалившись поперек дороги прямо на полу, чтобы хозяйки норовили запнуться о его пушистую кость. Тогда, если не было совсем уж лениво, одна из могучих лап вытягивала когти и цапала хозяйку за голую пятку, как бы намекая на то, что двуногие хозяева и не хозяева вовсе, а так, рабы на службе у кота. За это, конечно, могло и прилететь, но чаще могучую тушку аккуратно сдвигали к стене, приглаживали шерсть и чесали под шейкой для успокоения своей совести и нервов кота.
Кот не возражал против такого к себе отношения и добросовестно исполнял все кошачьи правила, как то сон в количестве шестнадцати часов в сутки, прием пищи – от десяти минут и чуть больше, а так же игры с обязательным тыгыдыком в период около полуночи или позже где-то на полчаса-час с последующим туалетом, о котором тоже надлежало бы сообщить до, после, а иногда и одновременно с заседанием.
Но больше всего Сигизмунд, как и полагалось коту, любил праздники.
В целом, подходил и странный день, когда в дом приходили чужаки, пили какую-то плохо пахнущую шипучую жидкость, иногда пели, ели нечто под названием торт и давали хозяйке то, от чего у кота буквально текли слюнки – шуршащие штуковины.
Ценность штуковин Сигизмунд не понимал. Точнее, ценность того, что в них было и по непонятной причине приводило хозяек в восторг. Восторгов кот тоже не выказывал и не понимал. Если начинка не была хоть сколь-нибудь съедобной, она не годилась даже для того, чтобы лечь на нее спать.
Зато шуршалки ценились куда больше.
Больше всего шуршалок было раз в году, когда под колючее дерево, притащенное с улицы и пахнущее холодом и сыростью, зачем-то обвитое проводками, которые хоть и было приятно пообгрызать, но не до такой степени, чтобы потом получить от хозяек по заднице, накладывали целые горы, украшенные шуршалками поменьше, которые тоже почему-то было нельзя пробовать на зуб.
- Детка, жопа ты пушистая, хватит жрать банты! – раздавались недовольные возгласы хозяек, стоило только покуситься на сладко шуршащую штуковину. – Сигизмунд, не жри гирлянду, дуралей! Замкнет же! Чувак, а ну, убрал жопу с подарков!
Сигизмунд убирал все десять кило веса с самой верхушки шуршащей пирамиды, грациозно сбивал задней лапой остальные и удалялся обижаться под диван.
Хуже всего было только то, что на дереве, об которое было очень удобно точить когти и которое хозяйки называли елкой, висели целые ленты шуршалок, которые легко обкусывались, жевались, но, увы, не отплевывались, застревая на языке и проваливаясь в желудок.
- Опять дождика нажрался! – сетовала старшая хозяйка, вытаскивая из пасти сопротивлявшегося кота блестящие нити. – Заворот кишок же будет.
- Ма-а-ау! – дурниной орал Сигизмунд, не желая отдавать добычу. – Не да-а-ам! Ай-яй-яй-яй!
Само собой, орал он по-кошачьи, иногда даже нецензурно, но двуногие его все равно не понимали.
Во время так называемых праздников было и то, что Сигизмунд люто ненавидел и желал смыться куда угодно подальше.
- Пирожочек! Булочка! Котлеточка моя! – зазывала младшая хозяйка, пряча за спину то самое, что кот ненавидел всей кошачьей душой. – Иди сюда, моя прелесть!
На все прозвища Сигизмунд чаще всего откликался, ведь если так нежно звали, это означало, что двуногие что-то готовят и коту обязательно что-то перепадет вкусненького, но если хозяйка стояла в коридоре, держа руки за спиной, это означало крах спокойствия.
- Может, ну его? – каждый раз спрашивала старшая хозяйка младшую. – Как-нибудь точно получишь в тапки за издевательство над животным.
- Не получу, - отмахивалась младшая. – Это ежегодная традиция макания кота в сугроб. Сегодня вон какие сугробы, снег мягкий, пушистый, грех не макнуть.
- Как знаешь, но на месте Детки я б тебе нагадила в тапки, - заявила старшая и полезла под диван. – Кот, иди сюда, - позвала она уверенным тоном. – Хуже все равно уже не будет. Пять минут унижений, зато год покоя. Или полгода – до лета. А там – цветочки, птички, травка.
- Хш-ш-ш! – выразил Сигизмунд свое отношение к травкам, птичкам, цветочкам и всему прочему, что было за пределами дома. – Не буду, не буду, не буду!
- Может, ну его? – повторила старшая хозяйка, взглянув на младшую. – Он не хочет.
- А кто его спрашивает? – удивилась младшая. – Только макну, тут же на руки и домой, жрать мясо от пуза.
- Он уже поперек себя шире, под диван залезает с кряхтением, - пожурила старшая младшую, ловко подцепив Сигизмунда за заднюю лапу, ухватив за вторую и потянув на себя.
Сигизмунд решил дорого продать свою жизнь и взвыл.
- Надо б его помыть потом, - задумчиво произнесла старшая хозяйка, вытащив кота со смачным чпоком, как пробку из бутылки шампанского.
- О-о-о, нет-нет-нет-нет! – страдальчески затянул Сигизмунд, вспомнив, что хуже белого и холодного на улице может быть только теплое и мокрое в ванной, после чего великолепная шкура превращалась в жалкую тряпку и требовала многочасового вылизывания.
Орущего от негодования, завывающего о своей тяжкой доле кота, младшая хозяйка мановением руки заковала в унизительную собачью шлейку, взвалила на плечо и унеслась из дома для традиционной человеческой забавы и традиционного же кошачьего унижения – торжественного опускания кота в сугроб.
Улицу Сигизмунд не то, чтоб ненавидел – не понимал. Да и что было хорошего в ветре, лающих псах, наглых голубях и бездомных голодных кошках, искренне недоумевающих воплям сытого домашнего кота?
- Но-о-оу! – по-английски взвыл Сигизмунд, увидев довольно большой сугроб и почуяв его холод, еще сидя на руках хозяйки.
- Церемония ежегодного макания кота в сугроб открыта! – провозгласила хозяйка, с трудом отодрав от себя Сигизмунда, после чего бережно опустила его прямо пушистым пузом в пушистый снежок.
- НО-О-ОУ! – еще громче завопил Сигизмунд, привлекая к себе внимание прочих двуногих, бездомных котов и даже хозяйских собак.
- Да все-все-все уже, - смилостивилась хозяйка, подняв истошно орущего кота на руки и направляясь к дому. – Сейчас намоем, вернем всю пушистость, просушим, а потом мяска дадим. Только елочный дождик больше не жри. Хвати уже орать, Пирожочек. Не убили же тебя.
Дома, отмытый, высушенный страшной штукой под названием фен, которая жутко шумела и грела шерсть, временно превратившись в пушистый шар на ножках, приняв для успокоения полкило мяса и воодушевленно подрав для успокоения нервов придверный ковер, Сигизмунд, благоухая чем-то цветочным, обидевшись до глубины души, но не до такой степени, чтобы нассать в тапки, затаился под диваном, ожидая ночи.
Около часу ночи, не по разу совершив еженощный тыгыдык из комнат в комнаты, уделав свой туалетный лоток всем накопившимся за день и восстановив душевное равновесие, Сигизмунд решил нарушить равновесие человеческое и древесное.
Утро пришлось на всякий случай встретить под диваном. Во избежание.
Глядя на опрокинутую елку, на раскиданные и местами даже сожранные пластмассовые игрушки, елочный дождик, свисавший не только с убитой елки, но и с занавесок, столов, включая кухонный, с унитаза и даже с чайника, хозяйки только улыбнулись.
- Ответная реакция не заставила себя долго ждать, - глубокомысленно произнесла старшая.
- Отомстил, как мог, - согласилась младшая.
- Сигизмунд, вылезай, - позвала старшая. – Пошли завтракать.
- Детка, золотце мое, выковыривайся, - поддержала младшая.
Сигизмунд, в принципе незлобивый воспитанный кот, вылез из-под дивана и, гордо задрав роскошный пушистый хвост, чинно проследовал на кухню, зная, что, в общем-то, его обожают до такой степени, что даже нассы он в тапки, ему бы ничего за это не было.
Хотя бы даже потому, что обувь хозяйки убирали, а из того, во что или на что это можно было сделать, был только придверный коврик, на который Сигизмунд изредка задумчиво блевал огрызками елочных игрушек зимой и комнатных цветов во все остальное время года.
- Кушай, Пирожочек, кушай, - Сигизмунд наворачивал за обе щеки куски мяса, жмурясь от удовольствия от поглажек по чистой шкурке, и предвкушал долгий сладкий сон на вершине горы подарков под восстановленной елкой, об которую даже в полудреме так приятно было поточить когти. – С Новым Годом, киса.
КОНЕЦ
Молоденькая врач, отправляя Киру на больничный, советовала ей больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. А ещё лучше лежать. Кира улыбнулась и подумала, что вот оно, свободное время, которое было ей так необходимо для решения своих мелких проблем. Выйдя из женской консультации, она с наслаждением гуляла по дорожкам зимнего парка и кормила хлебом уток, которые остались зимовать в городе. Потом, в хорошем настроении, она вышла из парка и поехала по делам.
***
— Лерочка, — сказала она, волнуясь, падчерице, — Мы с твоим папой подготовили тебе подарок на Новый год, — Кира протянула Лере цветной новогодний пакет.
— Подарок? — Лера скривила губы, — лучше б деньги перевёл.
Лера подошла к окну и обернулась к Кире:
— Ты всё или что-то ещё хотела? До свидания.
— Лера, — Кира присела на краешек кресла и улыбнулась, — мы хотим пригласить тебя к нам на Рождество. Я запеку гуся. Посидим, поболтаем по-дружески...
— Не старайся, — холодно ответила Лера, — это папаша с тобой спит, а я с тобой дружить не обязана.
— Я не любовница твоему папе, а жена.
Лера открыла окно, села на подоконник лицом в комнату, задрала к себе повыше ноги в смешных тапочках-собачках и закурила.
Кира закашлялась:
— Лерочка, мне нельзя дышать дымом. Я беременна.
— Ну, счастье-то привалило, — засмеялась Лера и с треском смяла пустую пивную банку, — Пытаешься моего папку спиногрызом своим повязать?
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Кира и сделала шаг к Лере. — Мы с твоим отцом любим друг друга.
Девочка выпустила дым Кире в лицо:
— Много вас таких, любящих. Которым нужны папины денежки.
Неожиданно Кира разозлилась и резко толкнула Лерочку в грудь.
— Эй! Ты чего творишь? — Лера пошатнулась на подоконнике и зацепилась рукой за створку окна, — Сдурела, что ли?
Кира ударила её в лицо, и Лера потеряла равновесие, поскользнувшись на обледенелой раме окна. Она пыталась ухватиться за Киру, но та увернулась и оттолкнула её ногой.
Лера падала, задевая ветки деревьев. В комнате остался упавший с ноги смешной тапок. Пушистый снежок залетал в распахнутое окно. Кира в панике схватила свою сумочку и выбежала на улицу.
Около подъезда мужчина в бесформенном пуховике суетился около того, что осталось от Лерочки. Кира отвернулась и её вырвало под какой-то куст.
***
Свекровь Кире улыбалась ласково, но с пренебрежением.
— Наконец-то, — сказала она, закрывая за ней дверь. — Я, пожилая женщина, вынуждена часами ждать, пока ты отоспишься. Детонька, Киронька, ну, нельзя же быть такой ленивой, правда? Обещала помочь — приди, помоги.
Кира виновато покивала головой и пошла на кухню. Там она надела резиновые перчатки и принялась за уборку. Свекровь сидела в широком кресле в гостиной и смотрела телевизор.
Кира отмыла плиту, протёрла холодильник и кухонные шкафчики.
— Кира, ну сколько можно там возиться? Хотела попросить тебя кофе мне сделать, но, похоже, к тебе без толку обращаться.
— Светлана Сергеевна, меня тошнит от запаха кофе.
— Детонька, беременность — это не болезнь, — снисходительно ответила свекровь.
Кира варила кофе для старухи, зажав рукой нос. Потом она налила кофе в свекровину чашку, засыпала ровно две ложки сахара, двумя пальцами добавила корицу, долила сверху молоко и, не жалея, жидкость для прочистки труб. Потом, не снимая резиновых перчаток и фартука, принесла на подносе Светлане Сергеевне напиток и печенье в вазочке.
Свекровь с насмешкой глянула на перчатки, потом глотнула кофе и закашлялась, в ужасе хватая руками себя за горло и пытаясь издать крик. Кира подошла ближе, навалилась на неё всем телом, чтобы обездвижить, рукой откинула назад её голову и залила в рот и в глотку эту едкую кислоту. Светлана Сергеевна пыталась оттолкнуть Киру и скинуть себя, дергала ногами и стонала, но Кира была сильнее и проворнее. Кира не жалела ни химсредства, ни свекрови. Наконец, свекровь перестала дёргаться, и, видимо, потеряла сознание. Голова бессильно свисала на грудь, а около рта, на шее и руках виднелись ожоги от кислоты.
Кира встала, осмотрела себя. Нет, на неё, как ни странно, ни одной капли не попало. Она быстро сунула в пакет фартук с перчатками, вылила в мойку на кухне остатки кофе и вымыла турку с чашкой. Через полчаса она уже сбегала вниз по лестнице. Ей навстречу поднималась пожилая соседка в бесформенном пуховике, и Кира надвинула на глаза капюшон своей парки.
Через два дома от дома свекрови она остановилась около мусорных баков, выбросила пакет с перчатками и фартуком. Там же её и вырвало. Хорошо, что никто не видел.
***
— Кирочка, - расплылся в улыбке Эдик, — не ожидал, не ожидал тебя увидеть. Что же ты, милая, вдруг без звонка?
Кира прошла в большой коридор Эдиковой новой квартиры-студии.
— Лучше лично. Где моя машина?
Эдик широко улыбнулся:
— В гараже.
— Это моя машина, и она мне нужна.
— Кирочка, — улыбался Эдик, — ты не так давно замужем за моим братцем, чтобы считать его имущество своим имуществом. Тебе так не кажется?
— Эдик, ты дурак? — удивилась Кира. — Мы дали тебе эту машину временно, и я купила её ещё до свадьбы.
— Тем более, — уверенно сказал толстый Эдик, — раз вошла в семью, то будь любезна, своего личного у тебя ничего нет больше, Кирочка. Всё общее.
Толстый Эдик уселся на диван и запахнул полы своего длинного банного халата. Рядом на столике стоял недопитый алкоголь, бокалы и колбаса на плоской тарелке.
Кира растерялась и повторила:
— Я пришла за своей машиной, Эдик. Идём в гараж.
— Раздевайся и заходи, Кира. Давай выпьем за внутреннюю свободу от всех обязательств. У меня коньяк хороший.
Кире стало противно и затошнило.
— Я сейчас, — сказала она и прошла мимо него в ванную.
Потом тихо ступая босыми ногами, она вышла из ванной, выбрала одну их пустых тяжелых бутылок, стоявших у стены в ряд, подошла к нему со спины, и, держа в руках бутылку как биту, несколько раз со всей силы опустила её на голову Эдика.
Эдик с замершим выражением изумления на лице упал вперед на стол, роняя на пол разбитые бокалы. Кира взяла нож, которым Эдик резал лимон к коньяку, и с размаху всадила ему в шею сбоку. Чтобы уж наверняка. Кровь хлынула из раны на стол и на пол. Кира брезгливо вытерла руки о халат Эдика.
Потом она снова зашла в ванную, и стала смывать с тела и волос следы крови. Хорошо, что сообразила предварительно полностью здесь раздеться, чтобы не заляпать одежду и иметь возможность смыть с себя следы убийства. От запаха крови её ещё долго рвало в раковину, поэтому она долго приводила себя в порядок и сушила фоном волосы. Из зеркала на неё смотрело бледное, но довольное лицо. Потом, стараясь не смотреть в сторону разгрома и кровищи в комнате, вышла в прихожую, нашла в Эдиковой сумке ключи от своей машины и от гаража, и выскользнула за дверь.
Соседская девочка с собакой, в бесформенной куртке громко поздоровалась с ней. Наверное, приняла её за новую соседку. Кира улыбнулась и ответила ей на приветствие.
***
Оставалось разобраться с мужем. Кира подозревала, что он встречается с некой Эвелиной. К сожалению, сегодня уже не хватит времени, чтобы разобраться с этой дамой. Значит, завтра.
Кира приехала домой на машине домой и припарковалась около подъезда. Рядом с подъездом курил некрасивый тощий парень в объемной нескладной куртке. Кира улыбнулась ему и подумала, что очень странно, что её сегодня ведь день преследуют эти серые уродские пуховики. Парень посмотрел на Киру, смутился и спрятал сигарету.
Она нарядила ёлку, потом приготовила жульен, салат цезарь и куриный бульон, и, набравшись терпения, ждала мужа. Наверняка ему сообщили и о смерти дочери, и о смерти матери, и о смерти брата. Кира зло улыбнулась.
Она достала пистолет из сейфа, вытянула ноги на журнальный столик и обдумывала детали предстоящей операции.
По её предположению, муж уже подъезжал к дому, и развязка была уже близка.
В это время позвонили в дверь. Кира вернула в сейф пистолет и глянула в дверной глазок. В полумраке подъезда она увидела женщину средних лет в несуразном пуховике.
— Откройте, я ваша соседка снизу, — сказала она, — собираем подписи для парковки для жителей нашего дома.
Кира быстро открыла дверь. Соседка твердой рукой прижала её к стене и сказала:
— Не ори.
Кира и не могла ничего крикнуть, рот только бессильно открывался и закрывался, хватая воздух. Несуразный пуховик сжался и расправился вверх, и Кира с удивлением увидела крылья серого ангела. Она крепко зажмурилась и опять открыла глаза — крылья не исчезли.
— Ты убила сегодня несколько человек и собираешься убить ещё одного. Наши люди за тобой следили весь день и исправляли твои ошибки. — говорил серый ангел тоном, не терпящим возражений. — Ты будешь наказана, Кира, — ангел направила руку в сторону Кириного живота, — Всё будет исправлено, и все забудут о том, что ты сегодня наделала, — голос отдавался эхом в подъезде.
Киру скрутил спазм и она упала на пол подъезда. Живот раскалывало от боли и выворачивало нутро. Кровь хлынула из неё, и она почувствовала, что ребенка не будет. Кира теряла сознание, и последнее, что осталось у неё в памяти, это муж, который плакал, стоя на коленях, держал в руках Кирину голову и звонил в скорую помощь.
***
На следующий день муж звонил ей на мобильный в больницу:
«Кирочка, милая, так бывает. Не переживай, у нас обязательно будут ещё дети. Ну что ты! Все, слава богу, здоровы и живы. Мама моя очень переживает, передала тебе курочку запеченную, я тебе вместе с яблоками в передачу положу, кушай, восстанавливайся. Завёз Лерочке подарок, который ты выбирала — она в восторге. Обещала прийти к нам в гости на Рождество. Ты уж прости её, она подросток, и не всегда бывает вежливой. Эдик уезжает на несколько месяцев в командировку, на Новогодних праздниках будет уже где-то на Дальнем востоке. И правильно, я считаю. И нам так спокойнее, без всяких его выкрутасов. Да, конечно, твою машину я у него забрал, пока припарковал у подъезда.
Кира, о какой соседке снизу ты говоришь? Там же не живет никто уже год, квартира пустая, хозяева за границу уехали. Ты, наверное, забыла, маленькая моя.
Люблю только тебя. Конечно. Почему такой вопрос у тебя возник?
Целую тебя дорогая. Врач говорит, что тебе может психолог понадобиться. Ну так вот, завтра к тебе приедет в больницу психолог. Я договорился, пропустят к тебе. Я тебе по вотсапу контакт скину - сохрани в памяти телефона - Эвелина Любавина. Я сам к ней ходил после развода и по поводу Лерочки. Тебе она тоже должна понравиться. Ещё раз, целую-целую-целую. Отдыхай побольше.»
Кира положила трубку. Значит, в итоге все живы и почти никто не желает ей зла? Кира плакала из-за потерянного ребенка и из-за нелепых фантазий.
А Эдика всё равно хотелось убить.
КОНЕЦ
Молоденькая врач, отправляя Киру на больничный, советовала ей больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. А ещё лучше лежать. Кира улыбнулась и подумала, что вот оно, свободное время, которое было ей так необходимо для решения своих мелких проблем. Выйдя из женской консультации, она с наслаждением гуляла по дорожкам зимнего парка и кормила хлебом уток, которые остались зимовать в городе. Потом, в хорошем настроении, она вышла из парка и поехала по делам.
***
— Лерочка, — сказала она, волнуясь, падчерице, — Мы с твоим папой подготовили тебе подарок на Новый год, — Кира протянула Лере цветной новогодний пакет.
— Подарок? — Лера скривила губы, — лучше б деньги перевёл.
Лера подошла к окну и обернулась к Кире:
— Ты всё или что-то ещё хотела? До свидания.
— Лера, — Кира присела на краешек кресла и улыбнулась, — мы хотим пригласить тебя к нам на Рождество. Я запеку гуся. Посидим, поболтаем по-дружески...
— Не старайся, — холодно ответила Лера, — это папаша с тобой спит, а я с тобой дружить не обязана.
— Я не любовница твоему папе, а жена.
Лера открыла окно, села на подоконник лицом в комнату, задрала к себе повыше ноги в смешных тапочках-собачках и закурила.
Кира закашлялась:
— Лерочка, мне нельзя дышать дымом. Я беременна.
— Ну, счастье-то привалило, — засмеялась Лера и с треском смяла пустую пивную банку, — Пытаешься моего папку спиногрызом своим повязать?
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Кира и сделала шаг к Лере. — Мы с твоим отцом любим друг друга.
Девочка выпустила дым Кире в лицо:
— Много вас таких, любящих. Которым нужны папины денежки.
Неожиданно Кира разозлилась и резко толкнула Лерочку в грудь.
— Эй! Ты чего творишь? — Лера пошатнулась на подоконнике и зацепилась рукой за створку окна, — Сдурела, что ли?
Кира ударила её в лицо, и Лера потеряла равновесие, поскользнувшись на обледенелой раме окна. Она пыталась ухватиться за Киру, но та увернулась и оттолкнула её ногой.
Лера падала, задевая ветки деревьев. В комнате остался упавший с ноги смешной тапок. Пушистый снежок залетал в распахнутое окно. Кира в панике схватила свою сумочку и выбежала на улицу.
Около подъезда мужчина в бесформенном пуховике суетился около того, что осталось от Лерочки. Кира отвернулась и её вырвало под какой-то куст.
***
Свекровь Кире улыбалась ласково, но с пренебрежением.
— Наконец-то, — сказала она, закрывая за ней дверь. — Я, пожилая женщина, вынуждена часами ждать, пока ты отоспишься. Детонька, Киронька, ну, нельзя же быть такой ленивой, правда? Обещала помочь — приди, помоги.
Кира виновато покивала головой и пошла на кухню. Там она надела резиновые перчатки и принялась за уборку. Свекровь сидела в широком кресле в гостиной и смотрела телевизор.
Кира отмыла плиту, протёрла холодильник и кухонные шкафчики.
— Кира, ну сколько можно там возиться? Хотела попросить тебя кофе мне сделать, но, похоже, к тебе без толку обращаться.
— Светлана Сергеевна, меня тошнит от запаха кофе.
— Детонька, беременность — это не болезнь, — снисходительно ответила свекровь.
Кира варила кофе для старухи, зажав рукой нос. Потом она налила кофе в свекровину чашку, засыпала ровно две ложки сахара, двумя пальцами добавила корицу, долила сверху молоко и, не жалея, жидкость для прочистки труб. Потом, не снимая резиновых перчаток и фартука, принесла на подносе Светлане Сергеевне напиток и печенье в вазочке.
Свекровь с насмешкой глянула на перчатки, потом глотнула кофе и закашлялась, в ужасе хватая руками себя за горло и пытаясь издать крик. Кира подошла ближе, навалилась на неё всем телом, чтобы обездвижить, рукой откинула назад её голову и залила в рот и в глотку эту едкую кислоту. Светлана Сергеевна пыталась оттолкнуть Киру и скинуть себя, дергала ногами и стонала, но Кира была сильнее и проворнее. Кира не жалела ни химсредства, ни свекрови. Наконец, свекровь перестала дёргаться, и, видимо, потеряла сознание. Голова бессильно свисала на грудь, а около рта, на шее и руках виднелись ожоги от кислоты.
Кира встала, осмотрела себя. Нет, на неё, как ни странно, ни одной капли не попало. Она быстро сунула в пакет фартук с перчатками, вылила в мойку на кухне остатки кофе и вымыла турку с чашкой. Через полчаса она уже сбегала вниз по лестнице. Ей навстречу поднималась пожилая соседка в бесформенном пуховике, и Кира надвинула на глаза капюшон своей парки.
Через два дома от дома свекрови она остановилась около мусорных баков, выбросила пакет с перчатками и фартуком. Там же её и вырвало. Хорошо, что никто не видел.
***
— Кирочка, - расплылся в улыбке Эдик, — не ожидал, не ожидал тебя увидеть. Что же ты, милая, вдруг без звонка?
Кира прошла в большой коридор Эдиковой новой квартиры-студии.
— Лучше лично. Где моя машина?
Эдик широко улыбнулся:
— В гараже.
— Это моя машина, и она мне нужна.
— Кирочка, — улыбался Эдик, — ты не так давно замужем за моим братцем, чтобы считать его имущество своим имуществом. Тебе так не кажется?
— Эдик, ты дурак? — удивилась Кира. — Мы дали тебе эту машину временно, и я купила её ещё до свадьбы.
— Тем более, — уверенно сказал толстый Эдик, — раз вошла в семью, то будь любезна, своего личного у тебя ничего нет больше, Кирочка. Всё общее.
Толстый Эдик уселся на диван и запахнул полы своего длинного банного халата. Рядом на столике стоял недопитый алкоголь, бокалы и колбаса на плоской тарелке.
Кира растерялась и повторила:
— Я пришла за своей машиной, Эдик. Идём в гараж.
— Раздевайся и заходи, Кира. Давай выпьем за внутреннюю свободу от всех обязательств. У меня коньяк хороший.
Кире стало противно и затошнило.
— Я сейчас, — сказала она и прошла мимо него в ванную.
Потом тихо ступая босыми ногами, она вышла из ванной, выбрала одну их пустых тяжелых бутылок, стоявших у стены в ряд, подошла к нему со спины, и, держа в руках бутылку как биту, несколько раз со всей силы опустила её на голову Эдика.
Эдик с замершим выражением изумления на лице упал вперед на стол, роняя на пол разбитые бокалы. Кира взяла нож, которым Эдик резал лимон к коньяку, и с размаху всадила ему в шею сбоку. Чтобы уж наверняка. Кровь хлынула из раны на стол и на пол. Кира брезгливо вытерла руки о халат Эдика.
Потом она снова зашла в ванную, и стала смывать с тела и волос следы крови. Хорошо, что сообразила предварительно полностью здесь раздеться, чтобы не заляпать одежду и иметь возможность смыть с себя следы убийства. От запаха крови её ещё долго рвало в раковину, поэтому она долго приводила себя в порядок и сушила фоном волосы. Из зеркала на неё смотрело бледное, но довольное лицо. Потом, стараясь не смотреть в сторону разгрома и кровищи в комнате, вышла в прихожую, нашла в Эдиковой сумке ключи от своей машины и от гаража, и выскользнула за дверь.
Соседская девочка с собакой, в бесформенной куртке громко поздоровалась с ней. Наверное, приняла её за новую соседку. Кира улыбнулась и ответила ей на приветствие.
***
Оставалось разобраться с мужем. Кира подозревала, что он встречается с некой Эвелиной. К сожалению, сегодня уже не хватит времени, чтобы разобраться с этой дамой. Значит, завтра.
Кира приехала домой на машине домой и припарковалась около подъезда. Рядом с подъездом курил некрасивый тощий парень в объемной нескладной куртке. Кира улыбнулась ему и подумала, что очень странно, что её сегодня ведь день преследуют эти серые уродские пуховики. Парень посмотрел на Киру, смутился и спрятал сигарету.
Она нарядила ёлку, потом приготовила жульен, салат цезарь и куриный бульон, и, набравшись терпения, ждала мужа. Наверняка ему сообщили и о смерти дочери, и о смерти матери, и о смерти брата. Кира зло улыбнулась.
Она достала пистолет из сейфа, вытянула ноги на журнальный столик и обдумывала детали предстоящей операции.
По её предположению, муж уже подъезжал к дому, и развязка была уже близка.
В это время позвонили в дверь. Кира вернула в сейф пистолет и глянула в дверной глазок. В полумраке подъезда она увидела женщину средних лет в несуразном пуховике.
— Откройте, я ваша соседка снизу, — сказала она, — собираем подписи для парковки для жителей нашего дома.
Кира быстро открыла дверь. Соседка твердой рукой прижала её к стене и сказала:
— Не ори.
Кира и не могла ничего крикнуть, рот только бессильно открывался и закрывался, хватая воздух. Несуразный пуховик сжался и расправился вверх, и Кира с удивлением увидела крылья серого ангела. Она крепко зажмурилась и опять открыла глаза — крылья не исчезли.
— Ты убила сегодня несколько человек и собираешься убить ещё одного. Наши люди за тобой следили весь день и исправляли твои ошибки. — говорил серый ангел тоном, не терпящим возражений. — Ты будешь наказана, Кира, — ангел направила руку в сторону Кириного живота, — Всё будет исправлено, и все забудут о том, что ты сегодня наделала, — голос отдавался эхом в подъезде.
Киру скрутил спазм и она упала на пол подъезда. Живот раскалывало от боли и выворачивало нутро. Кровь хлынула из неё, и она почувствовала, что ребенка не будет. Кира теряла сознание, и последнее, что осталось у неё в памяти, это муж, который плакал, стоя на коленях, держал в руках Кирину голову и звонил в скорую помощь.
***
На следующий день муж звонил ей на мобильный в больницу:
«Кирочка, милая, так бывает. Не переживай, у нас обязательно будут ещё дети. Ну что ты! Все, слава богу, здоровы и живы. Мама моя очень переживает, передала тебе курочку запеченную, я тебе вместе с яблоками в передачу положу, кушай, восстанавливайся. Завёз Лерочке подарок, который ты выбирала — она в восторге. Обещала прийти к нам в гости на Рождество. Ты уж прости её, она подросток, и не всегда бывает вежливой. Эдик уезжает на несколько месяцев в командировку, на Новогодних праздниках будет уже где-то на Дальнем востоке. И правильно, я считаю. И нам так спокойнее, без всяких его выкрутасов. Да, конечно, твою машину я у него забрал, пока припарковал у подъезда.
Кира, о какой соседке снизу ты говоришь? Там же не живет никто уже год, квартира пустая, хозяева за границу уехали. Ты, наверное, забыла, маленькая моя.
Люблю только тебя. Конечно. Почему такой вопрос у тебя возник?
Целую тебя дорогая. Врач говорит, что тебе может психолог понадобиться. Ну так вот, завтра к тебе приедет в больницу психолог. Я договорился, пропустят к тебе. Я тебе по вотсапу контакт скину - сохрани в памяти телефона - Эвелина Любавина. Я сам к ней ходил после развода и по поводу Лерочки. Тебе она тоже должна понравиться. Ещё раз, целую-целую-целую. Отдыхай побольше.»
Кира положила трубку. Значит, в итоге все живы и почти никто не желает ей зла? Кира плакала из-за потерянного ребенка и из-за нелепых фантазий.
А Эдика всё равно хотелось убить.
КОНЕЦ
Молоденькая врач, отправляя Киру на больничный, советовала ей больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. А ещё лучше лежать. Кира улыбнулась и подумала, что вот оно, свободное время, которое было ей так необходимо для решения своих мелких проблем. Выйдя из женской консультации, она с наслаждением гуляла по дорожкам зимнего парка и кормила хлебом уток, которые остались зимовать в городе. Потом, в хорошем настроении, она вышла из парка и поехала по делам.
***
— Лерочка, — сказала она, волнуясь, падчерице, — Мы с твоим папой подготовили тебе подарок на Новый год, — Кира протянула Лере цветной новогодний пакет.
— Подарок? — Лера скривила губы, — лучше б деньги перевёл.
Лера подошла к окну и обернулась к Кире:
— Ты всё или что-то ещё хотела? До свидания.
— Лера, — Кира присела на краешек кресла и улыбнулась, — мы хотим пригласить тебя к нам на Рождество. Я запеку гуся. Посидим, поболтаем по-дружески...
— Не старайся, — холодно ответила Лера, — это папаша с тобой спит, а я с тобой дружить не обязана.
— Я не любовница твоему папе, а жена.
Лера открыла окно, села на подоконник лицом в комнату, задрала к себе повыше ноги в смешных тапочках-собачках и закурила.
Кира закашлялась:
— Лерочка, мне нельзя дышать дымом. Я беременна.
— Ну, счастье-то привалило, — засмеялась Лера и с треском смяла пустую пивную банку, — Пытаешься моего папку спиногрызом своим повязать?
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Кира и сделала шаг к Лере. — Мы с твоим отцом любим друг друга.
Девочка выпустила дым Кире в лицо:
— Много вас таких, любящих. Которым нужны папины денежки.
Неожиданно Кира разозлилась и резко толкнула Лерочку в грудь.
— Эй! Ты чего творишь? — Лера пошатнулась на подоконнике и зацепилась рукой за створку окна, — Сдурела, что ли?
Кира ударила её в лицо, и Лера потеряла равновесие, поскользнувшись на обледенелой раме окна. Она пыталась ухватиться за Киру, но та увернулась и оттолкнула её ногой.
Лера падала, задевая ветки деревьев. В комнате остался упавший с ноги смешной тапок. Пушистый снежок залетал в распахнутое окно. Кира в панике схватила свою сумочку и выбежала на улицу.
Около подъезда мужчина в бесформенном пуховике суетился около того, что осталось от Лерочки. Кира отвернулась и её вырвало под какой-то куст.
***
Свекровь Кире улыбалась ласково, но с пренебрежением.
— Наконец-то, — сказала она, закрывая за ней дверь. — Я, пожилая женщина, вынуждена часами ждать, пока ты отоспишься. Детонька, Киронька, ну, нельзя же быть такой ленивой, правда? Обещала помочь — приди, помоги.
Кира виновато покивала головой и пошла на кухню. Там она надела резиновые перчатки и принялась за уборку. Свекровь сидела в широком кресле в гостиной и смотрела телевизор.
Кира отмыла плиту, протёрла холодильник и кухонные шкафчики.
— Кира, ну сколько можно там возиться? Хотела попросить тебя кофе мне сделать, но, похоже, к тебе без толку обращаться.
— Светлана Сергеевна, меня тошнит от запаха кофе.
— Детонька, беременность — это не болезнь, — снисходительно ответила свекровь.
Кира варила кофе для старухи, зажав рукой нос. Потом она налила кофе в свекровину чашку, засыпала ровно две ложки сахара, двумя пальцами добавила корицу, долила сверху молоко и, не жалея, жидкость для прочистки труб. Потом, не снимая резиновых перчаток и фартука, принесла на подносе Светлане Сергеевне напиток и печенье в вазочке.
Свекровь с насмешкой глянула на перчатки, потом глотнула кофе и закашлялась, в ужасе хватая руками себя за горло и пытаясь издать крик. Кира подошла ближе, навалилась на неё всем телом, чтобы обездвижить, рукой откинула назад её голову и залила в рот и в глотку эту едкую кислоту. Светлана Сергеевна пыталась оттолкнуть Киру и скинуть себя, дергала ногами и стонала, но Кира была сильнее и проворнее. Кира не жалела ни химсредства, ни свекрови. Наконец, свекровь перестала дёргаться, и, видимо, потеряла сознание. Голова бессильно свисала на грудь, а около рта, на шее и руках виднелись ожоги от кислоты.
Кира встала, осмотрела себя. Нет, на неё, как ни странно, ни одной капли не попало. Она быстро сунула в пакет фартук с перчатками, вылила в мойку на кухне остатки кофе и вымыла турку с чашкой. Через полчаса она уже сбегала вниз по лестнице. Ей навстречу поднималась пожилая соседка в бесформенном пуховике, и Кира надвинула на глаза капюшон своей парки.
Через два дома от дома свекрови она остановилась около мусорных баков, выбросила пакет с перчатками и фартуком. Там же её и вырвало. Хорошо, что никто не видел.
***
— Кирочка, - расплылся в улыбке Эдик, — не ожидал, не ожидал тебя увидеть. Что же ты, милая, вдруг без звонка?
Кира прошла в большой коридор Эдиковой новой квартиры-студии.
— Лучше лично. Где моя машина?
Эдик широко улыбнулся:
— В гараже.
— Это моя машина, и она мне нужна.
— Кирочка, — улыбался Эдик, — ты не так давно замужем за моим братцем, чтобы считать его имущество своим имуществом. Тебе так не кажется?
— Эдик, ты дурак? — удивилась Кира. — Мы дали тебе эту машину временно, и я купила её ещё до свадьбы.
— Тем более, — уверенно сказал толстый Эдик, — раз вошла в семью, то будь любезна, своего личного у тебя ничего нет больше, Кирочка. Всё общее.
Толстый Эдик уселся на диван и запахнул полы своего длинного банного халата. Рядом на столике стоял недопитый алкоголь, бокалы и колбаса на плоской тарелке.
Кира растерялась и повторила:
— Я пришла за своей машиной, Эдик. Идём в гараж.
— Раздевайся и заходи, Кира. Давай выпьем за внутреннюю свободу от всех обязательств. У меня коньяк хороший.
Кире стало противно и затошнило.
— Я сейчас, — сказала она и прошла мимо него в ванную.
Потом тихо ступая босыми ногами, она вышла из ванной, выбрала одну их пустых тяжелых бутылок, стоявших у стены в ряд, подошла к нему со спины, и, держа в руках бутылку как биту, несколько раз со всей силы опустила её на голову Эдика.
Эдик с замершим выражением изумления на лице упал вперед на стол, роняя на пол разбитые бокалы. Кира взяла нож, которым Эдик резал лимон к коньяку, и с размаху всадила ему в шею сбоку. Чтобы уж наверняка. Кровь хлынула из раны на стол и на пол. Кира брезгливо вытерла руки о халат Эдика.
Потом она снова зашла в ванную, и стала смывать с тела и волос следы крови. Хорошо, что сообразила предварительно полностью здесь раздеться, чтобы не заляпать одежду и иметь возможность смыть с себя следы убийства. От запаха крови её ещё долго рвало в раковину, поэтому она долго приводила себя в порядок и сушила фоном волосы. Из зеркала на неё смотрело бледное, но довольное лицо. Потом, стараясь не смотреть в сторону разгрома и кровищи в комнате, вышла в прихожую, нашла в Эдиковой сумке ключи от своей машины и от гаража, и выскользнула за дверь.
Соседская девочка с собакой, в бесформенной куртке громко поздоровалась с ней. Наверное, приняла её за новую соседку. Кира улыбнулась и ответила ей на приветствие.
***
Оставалось разобраться с мужем. Кира подозревала, что он встречается с некой Эвелиной. К сожалению, сегодня уже не хватит времени, чтобы разобраться с этой дамой. Значит, завтра.
Кира приехала домой на машине домой и припарковалась около подъезда. Рядом с подъездом курил некрасивый тощий парень в объемной нескладной куртке. Кира улыбнулась ему и подумала, что очень странно, что её сегодня ведь день преследуют эти серые уродские пуховики. Парень посмотрел на Киру, смутился и спрятал сигарету.
Она нарядила ёлку, потом приготовила жульен, салат цезарь и куриный бульон, и, набравшись терпения, ждала мужа. Наверняка ему сообщили и о смерти дочери, и о смерти матери, и о смерти брата. Кира зло улыбнулась.
Она достала пистолет из сейфа, вытянула ноги на журнальный столик и обдумывала детали предстоящей операции.
По её предположению, муж уже подъезжал к дому, и развязка была уже близка.
В это время позвонили в дверь. Кира вернула в сейф пистолет и глянула в дверной глазок. В полумраке подъезда она увидела женщину средних лет в несуразном пуховике.
— Откройте, я ваша соседка снизу, — сказала она, — собираем подписи для парковки для жителей нашего дома.
Кира быстро открыла дверь. Соседка твердой рукой прижала её к стене и сказала:
— Не ори.
Кира и не могла ничего крикнуть, рот только бессильно открывался и закрывался, хватая воздух. Несуразный пуховик сжался и расправился вверх, и Кира с удивлением увидела крылья серого ангела. Она крепко зажмурилась и опять открыла глаза — крылья не исчезли.
— Ты убила сегодня несколько человек и собираешься убить ещё одного. Наши люди за тобой следили весь день и исправляли твои ошибки. — говорил серый ангел тоном, не терпящим возражений. — Ты будешь наказана, Кира, — ангел направила руку в сторону Кириного живота, — Всё будет исправлено, и все забудут о том, что ты сегодня наделала, — голос отдавался эхом в подъезде.
Киру скрутил спазм и она упала на пол подъезда. Живот раскалывало от боли и выворачивало нутро. Кровь хлынула из неё, и она почувствовала, что ребенка не будет. Кира теряла сознание, и последнее, что осталось у неё в памяти, это муж, который плакал, стоя на коленях, держал в руках Кирину голову и звонил в скорую помощь.
***
На следующий день муж звонил ей на мобильный в больницу:
«Кирочка, милая, так бывает. Не переживай, у нас обязательно будут ещё дети. Ну что ты! Все, слава богу, здоровы и живы. Мама моя очень переживает, передала тебе курочку запеченную, я тебе вместе с яблоками в передачу положу, кушай, восстанавливайся. Завёз Лерочке подарок, который ты выбирала — она в восторге. Обещала прийти к нам в гости на Рождество. Ты уж прости её, она подросток, и не всегда бывает вежливой. Эдик уезжает на несколько месяцев в командировку, на Новогодних праздниках будет уже где-то на Дальнем востоке. И правильно, я считаю. И нам так спокойнее, без всяких его выкрутасов. Да, конечно, твою машину я у него забрал, пока припарковал у подъезда.
Кира, о какой соседке снизу ты говоришь? Там же не живет никто уже год, квартира пустая, хозяева за границу уехали. Ты, наверное, забыла, маленькая моя.
Люблю только тебя. Конечно. Почему такой вопрос у тебя возник?
Целую тебя дорогая. Врач говорит, что тебе может психолог понадобиться. Ну так вот, завтра к тебе приедет в больницу психолог. Я договорился, пропустят к тебе. Я тебе по вотсапу контакт скину - сохрани в памяти телефона - Эвелина Любавина. Я сам к ней ходил после развода и по поводу Лерочки. Тебе она тоже должна понравиться. Ещё раз, целую-целую-целую. Отдыхай побольше.»
Кира положила трубку. Значит, в итоге все живы и почти никто не желает ей зла? Кира плакала из-за потерянного ребенка и из-за нелепых фантазий.
А Эдика всё равно хотелось убить.
КОНЕЦ
Молоденькая врач, отправляя Киру на больничный, советовала ей больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. А ещё лучше лежать. Кира улыбнулась и подумала, что вот оно, свободное время, которое было ей так необходимо для решения своих мелких проблем. Выйдя из женской консультации, она с наслаждением гуляла по дорожкам зимнего парка и кормила хлебом уток, которые остались зимовать в городе. Потом, в хорошем настроении, она вышла из парка и поехала по делам.
***
— Лерочка, — сказала она, волнуясь, падчерице, — Мы с твоим папой подготовили тебе подарок на Новый год, — Кира протянула Лере цветной новогодний пакет.
— Подарок? — Лера скривила губы, — лучше б деньги перевёл.
Лера подошла к окну и обернулась к Кире:
— Ты всё или что-то ещё хотела? До свидания.
— Лера, — Кира присела на краешек кресла и улыбнулась, — мы хотим пригласить тебя к нам на Рождество. Я запеку гуся. Посидим, поболтаем по-дружески...
— Не старайся, — холодно ответила Лера, — это папаша с тобой спит, а я с тобой дружить не обязана.
— Я не любовница твоему папе, а жена.
Лера открыла окно, села на подоконник лицом в комнату, задрала к себе повыше ноги в смешных тапочках-собачках и закурила.
Кира закашлялась:
— Лерочка, мне нельзя дышать дымом. Я беременна.
— Ну, счастье-то привалило, — засмеялась Лера и с треском смяла пустую пивную банку, — Пытаешься моего папку спиногрызом своим повязать?
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Кира и сделала шаг к Лере. — Мы с твоим отцом любим друг друга.
Девочка выпустила дым Кире в лицо:
— Много вас таких, любящих. Которым нужны папины денежки.
Неожиданно Кира разозлилась и резко толкнула Лерочку в грудь.
— Эй! Ты чего творишь? — Лера пошатнулась на подоконнике и зацепилась рукой за створку окна, — Сдурела, что ли?
Кира ударила её в лицо, и Лера потеряла равновесие, поскользнувшись на обледенелой раме окна. Она пыталась ухватиться за Киру, но та увернулась и оттолкнула её ногой.
Лера падала, задевая ветки деревьев. В комнате остался упавший с ноги смешной тапок. Пушистый снежок залетал в распахнутое окно. Кира в панике схватила свою сумочку и выбежала на улицу.
Около подъезда мужчина в бесформенном пуховике суетился около того, что осталось от Лерочки. Кира отвернулась и её вырвало под какой-то куст.
***
Свекровь Кире улыбалась ласково, но с пренебрежением.
— Наконец-то, — сказала она, закрывая за ней дверь. — Я, пожилая женщина, вынуждена часами ждать, пока ты отоспишься. Детонька, Киронька, ну, нельзя же быть такой ленивой, правда? Обещала помочь — приди, помоги.
Кира виновато покивала головой и пошла на кухню. Там она надела резиновые перчатки и принялась за уборку. Свекровь сидела в широком кресле в гостиной и смотрела телевизор.
Кира отмыла плиту, протёрла холодильник и кухонные шкафчики.
— Кира, ну сколько можно там возиться? Хотела попросить тебя кофе мне сделать, но, похоже, к тебе без толку обращаться.
— Светлана Сергеевна, меня тошнит от запаха кофе.
— Детонька, беременность — это не болезнь, — снисходительно ответила свекровь.
Кира варила кофе для старухи, зажав рукой нос. Потом она налила кофе в свекровину чашку, засыпала ровно две ложки сахара, двумя пальцами добавила корицу, долила сверху молоко и, не жалея, жидкость для прочистки труб. Потом, не снимая резиновых перчаток и фартука, принесла на подносе Светлане Сергеевне напиток и печенье в вазочке.
Свекровь с насмешкой глянула на перчатки, потом глотнула кофе и закашлялась, в ужасе хватая руками себя за горло и пытаясь издать крик. Кира подошла ближе, навалилась на неё всем телом, чтобы обездвижить, рукой откинула назад её голову и залила в рот и в глотку эту едкую кислоту. Светлана Сергеевна пыталась оттолкнуть Киру и скинуть себя, дергала ногами и стонала, но Кира была сильнее и проворнее. Кира не жалела ни химсредства, ни свекрови. Наконец, свекровь перестала дёргаться, и, видимо, потеряла сознание. Голова бессильно свисала на грудь, а около рта, на шее и руках виднелись ожоги от кислоты.
Кира встала, осмотрела себя. Нет, на неё, как ни странно, ни одной капли не попало. Она быстро сунула в пакет фартук с перчатками, вылила в мойку на кухне остатки кофе и вымыла турку с чашкой. Через полчаса она уже сбегала вниз по лестнице. Ей навстречу поднималась пожилая соседка в бесформенном пуховике, и Кира надвинула на глаза капюшон своей парки.
Через два дома от дома свекрови она остановилась около мусорных баков, выбросила пакет с перчатками и фартуком. Там же её и вырвало. Хорошо, что никто не видел.
***
— Кирочка, - расплылся в улыбке Эдик, — не ожидал, не ожидал тебя увидеть. Что же ты, милая, вдруг без звонка?
Кира прошла в большой коридор Эдиковой новой квартиры-студии.
— Лучше лично. Где моя машина?
Эдик широко улыбнулся:
— В гараже.
— Это моя машина, и она мне нужна.
— Кирочка, — улыбался Эдик, — ты не так давно замужем за моим братцем, чтобы считать его имущество своим имуществом. Тебе так не кажется?
— Эдик, ты дурак? — удивилась Кира. — Мы дали тебе эту машину временно, и я купила её ещё до свадьбы.
— Тем более, — уверенно сказал толстый Эдик, — раз вошла в семью, то будь любезна, своего личного у тебя ничего нет больше, Кирочка. Всё общее.
Толстый Эдик уселся на диван и запахнул полы своего длинного банного халата. Рядом на столике стоял недопитый алкоголь, бокалы и колбаса на плоской тарелке.
Кира растерялась и повторила:
— Я пришла за своей машиной, Эдик. Идём в гараж.
— Раздевайся и заходи, Кира. Давай выпьем за внутреннюю свободу от всех обязательств. У меня коньяк хороший.
Кире стало противно и затошнило.
— Я сейчас, — сказала она и прошла мимо него в ванную.
Потом тихо ступая босыми ногами, она вышла из ванной, выбрала одну их пустых тяжелых бутылок, стоявших у стены в ряд, подошла к нему со спины, и, держа в руках бутылку как биту, несколько раз со всей силы опустила её на голову Эдика.
Эдик с замершим выражением изумления на лице упал вперед на стол, роняя на пол разбитые бокалы. Кира взяла нож, которым Эдик резал лимон к коньяку, и с размаху всадила ему в шею сбоку. Чтобы уж наверняка. Кровь хлынула из раны на стол и на пол. Кира брезгливо вытерла руки о халат Эдика.
Потом она снова зашла в ванную, и стала смывать с тела и волос следы крови. Хорошо, что сообразила предварительно полностью здесь раздеться, чтобы не заляпать одежду и иметь возможность смыть с себя следы убийства. От запаха крови её ещё долго рвало в раковину, поэтому она долго приводила себя в порядок и сушила фоном волосы. Из зеркала на неё смотрело бледное, но довольное лицо. Потом, стараясь не смотреть в сторону разгрома и кровищи в комнате, вышла в прихожую, нашла в Эдиковой сумке ключи от своей машины и от гаража, и выскользнула за дверь.
Соседская девочка с собакой, в бесформенной куртке громко поздоровалась с ней. Наверное, приняла её за новую соседку. Кира улыбнулась и ответила ей на приветствие.
***
Оставалось разобраться с мужем. Кира подозревала, что он встречается с некой Эвелиной. К сожалению, сегодня уже не хватит времени, чтобы разобраться с этой дамой. Значит, завтра.
Кира приехала домой на машине домой и припарковалась около подъезда. Рядом с подъездом курил некрасивый тощий парень в объемной нескладной куртке. Кира улыбнулась ему и подумала, что очень странно, что её сегодня ведь день преследуют эти серые уродские пуховики. Парень посмотрел на Киру, смутился и спрятал сигарету.
Она нарядила ёлку, потом приготовила жульен, салат цезарь и куриный бульон, и, набравшись терпения, ждала мужа. Наверняка ему сообщили и о смерти дочери, и о смерти матери, и о смерти брата. Кира зло улыбнулась.
Она достала пистолет из сейфа, вытянула ноги на журнальный столик и обдумывала детали предстоящей операции.
По её предположению, муж уже подъезжал к дому, и развязка была уже близка.
В это время позвонили в дверь. Кира вернула в сейф пистолет и глянула в дверной глазок. В полумраке подъезда она увидела женщину средних лет в несуразном пуховике.
— Откройте, я ваша соседка снизу, — сказала она, — собираем подписи для парковки для жителей нашего дома.
Кира быстро открыла дверь. Соседка твердой рукой прижала её к стене и сказала:
— Не ори.
Кира и не могла ничего крикнуть, рот только бессильно открывался и закрывался, хватая воздух. Несуразный пуховик сжался и расправился вверх, и Кира с удивлением увидела крылья серого ангела. Она крепко зажмурилась и опять открыла глаза — крылья не исчезли.
— Ты убила сегодня несколько человек и собираешься убить ещё одного. Наши люди за тобой следили весь день и исправляли твои ошибки. — говорил серый ангел тоном, не терпящим возражений. — Ты будешь наказана, Кира, — ангел направила руку в сторону Кириного живота, — Всё будет исправлено, и все забудут о том, что ты сегодня наделала, — голос отдавался эхом в подъезде.
Киру скрутил спазм и она упала на пол подъезда. Живот раскалывало от боли и выворачивало нутро. Кровь хлынула из неё, и она почувствовала, что ребенка не будет. Кира теряла сознание, и последнее, что осталось у неё в памяти, это муж, который плакал, стоя на коленях, держал в руках Кирину голову и звонил в скорую помощь.
***
На следующий день муж звонил ей на мобильный в больницу:
«Кирочка, милая, так бывает. Не переживай, у нас обязательно будут ещё дети. Ну что ты! Все, слава богу, здоровы и живы. Мама моя очень переживает, передала тебе курочку запеченную, я тебе вместе с яблоками в передачу положу, кушай, восстанавливайся. Завёз Лерочке подарок, который ты выбирала — она в восторге. Обещала прийти к нам в гости на Рождество. Ты уж прости её, она подросток, и не всегда бывает вежливой. Эдик уезжает на несколько месяцев в командировку, на Новогодних праздниках будет уже где-то на Дальнем востоке. И правильно, я считаю. И нам так спокойнее, без всяких его выкрутасов. Да, конечно, твою машину я у него забрал, пока припарковал у подъезда.
Кира, о какой соседке снизу ты говоришь? Там же не живет никто уже год, квартира пустая, хозяева за границу уехали. Ты, наверное, забыла, маленькая моя.
Люблю только тебя. Конечно. Почему такой вопрос у тебя возник?
Целую тебя дорогая. Врач говорит, что тебе может психолог понадобиться. Ну так вот, завтра к тебе приедет в больницу психолог. Я договорился, пропустят к тебе. Я тебе по вотсапу контакт скину - сохрани в памяти телефона - Эвелина Любавина. Я сам к ней ходил после развода и по поводу Лерочки. Тебе она тоже должна понравиться. Ещё раз, целую-целую-целую. Отдыхай побольше.»
Кира положила трубку. Значит, в итоге все живы и почти никто не желает ей зла? Кира плакала из-за потерянного ребенка и из-за нелепых фантазий.
А Эдика всё равно хотелось убить.
КОНЕЦ
Мне неожиданно понравилось. Особенно про бесформенные пуховики. Ну и беременный мозг - такой знакомый лично мне диагноз))
Мне неожиданно понравилось. Особенно про бесформенные пуховики. Ну и беременный мозг - такой знакомый лично мне диагноз))
Мне неожиданно понравилось. Особенно про бесформенные пуховики. Ну и беременный мозг - такой знакомый лично мне диагноз))
Молоденькая врач, отправляя Киру на больничный, советовала ей больше отдыхать и гулять на свежем воздухе. А ещё лучше лежать. Кира улыбнулась и подумала, что вот оно, свободное время, которое было ей так необходимо для решения своих мелких проблем. Выйдя из женской консультации, она с наслаждением гуляла по дорожкам зимнего парка и кормила хлебом уток, которые остались зимовать в городе. Потом, в хорошем настроении, она вышла из парка и поехала по делам.
***
— Лерочка, — сказала она, волнуясь, падчерице, — Мы с твоим папой подготовили тебе подарок на Новый год, — Кира протянула Лере цветной новогодний пакет.
— Подарок? — Лера скривила губы, — лучше б деньги перевёл.
Лера подошла к окну и обернулась к Кире:
— Ты всё или что-то ещё хотела? До свидания.
— Лера, — Кира присела на краешек кресла и улыбнулась, — мы хотим пригласить тебя к нам на Рождество. Я запеку гуся. Посидим, поболтаем по-дружески...
— Не старайся, — холодно ответила Лера, — это папаша с тобой спит, а я с тобой дружить не обязана.
— Я не любовница твоему папе, а жена.
Лера открыла окно, села на подоконник лицом в комнату, задрала к себе повыше ноги в смешных тапочках-собачках и закурила.
Кира закашлялась:
— Лерочка, мне нельзя дышать дымом. Я беременна.
— Ну, счастье-то привалило, — засмеялась Лера и с треском смяла пустую пивную банку, — Пытаешься моего папку спиногрызом своим повязать?
— Как тебе не стыдно, — возмутилась Кира и сделала шаг к Лере. — Мы с твоим отцом любим друг друга.
Девочка выпустила дым Кире в лицо:
— Много вас таких, любящих. Которым нужны папины денежки.
Неожиданно Кира разозлилась и резко толкнула Лерочку в грудь.
— Эй! Ты чего творишь? — Лера пошатнулась на подоконнике и зацепилась рукой за створку окна, — Сдурела, что ли?
Кира ударила её в лицо, и Лера потеряла равновесие, поскользнувшись на обледенелой раме окна. Она пыталась ухватиться за Киру, но та увернулась и оттолкнула её ногой.
Лера падала, задевая ветки деревьев. В комнате остался упавший с ноги смешной тапок. Пушистый снежок залетал в распахнутое окно. Кира в панике схватила свою сумочку и выбежала на улицу.
Около подъезда мужчина в бесформенном пуховике суетился около того, что осталось от Лерочки. Кира отвернулась и её вырвало под какой-то куст.
***
Свекровь Кире улыбалась ласково, но с пренебрежением.
— Наконец-то, — сказала она, закрывая за ней дверь. — Я, пожилая женщина, вынуждена часами ждать, пока ты отоспишься. Детонька, Киронька, ну, нельзя же быть такой ленивой, правда? Обещала помочь — приди, помоги.
Кира виновато покивала головой и пошла на кухню. Там она надела резиновые перчатки и принялась за уборку. Свекровь сидела в широком кресле в гостиной и смотрела телевизор.
Кира отмыла плиту, протёрла холодильник и кухонные шкафчики.
— Кира, ну сколько можно там возиться? Хотела попросить тебя кофе мне сделать, но, похоже, к тебе без толку обращаться.
— Светлана Сергеевна, меня тошнит от запаха кофе.
— Детонька, беременность — это не болезнь, — снисходительно ответила свекровь.
Кира варила кофе для старухи, зажав рукой нос. Потом она налила кофе в свекровину чашку, засыпала ровно две ложки сахара, двумя пальцами добавила корицу, долила сверху молоко и, не жалея, жидкость для прочистки труб. Потом, не снимая резиновых перчаток и фартука, принесла на подносе Светлане Сергеевне напиток и печенье в вазочке.
Свекровь с насмешкой глянула на перчатки, потом глотнула кофе и закашлялась, в ужасе хватая руками себя за горло и пытаясь издать крик. Кира подошла ближе, навалилась на неё всем телом, чтобы обездвижить, рукой откинула назад её голову и залила в рот и в глотку эту едкую кислоту. Светлана Сергеевна пыталась оттолкнуть Киру и скинуть себя, дергала ногами и стонала, но Кира была сильнее и проворнее. Кира не жалела ни химсредства, ни свекрови. Наконец, свекровь перестала дёргаться, и, видимо, потеряла сознание. Голова бессильно свисала на грудь, а около рта, на шее и руках виднелись ожоги от кислоты.
Кира встала, осмотрела себя. Нет, на неё, как ни странно, ни одной капли не попало. Она быстро сунула в пакет фартук с перчатками, вылила в мойку на кухне остатки кофе и вымыла турку с чашкой. Через полчаса она уже сбегала вниз по лестнице. Ей навстречу поднималась пожилая соседка в бесформенном пуховике, и Кира надвинула на глаза капюшон своей парки.
Через два дома от дома свекрови она остановилась около мусорных баков, выбросила пакет с перчатками и фартуком. Там же её и вырвало. Хорошо, что никто не видел.
***
— Кирочка, - расплылся в улыбке Эдик, — не ожидал, не ожидал тебя увидеть. Что же ты, милая, вдруг без звонка?
Кира прошла в большой коридор Эдиковой новой квартиры-студии.
— Лучше лично. Где моя машина?
Эдик широко улыбнулся:
— В гараже.
— Это моя машина, и она мне нужна.
— Кирочка, — улыбался Эдик, — ты не так давно замужем за моим братцем, чтобы считать его имущество своим имуществом. Тебе так не кажется?
— Эдик, ты дурак? — удивилась Кира. — Мы дали тебе эту машину временно, и я купила её ещё до свадьбы.
— Тем более, — уверенно сказал толстый Эдик, — раз вошла в семью, то будь любезна, своего личного у тебя ничего нет больше, Кирочка. Всё общее.
Толстый Эдик уселся на диван и запахнул полы своего длинного банного халата. Рядом на столике стоял недопитый алкоголь, бокалы и колбаса на плоской тарелке.
Кира растерялась и повторила:
— Я пришла за своей машиной, Эдик. Идём в гараж.
— Раздевайся и заходи, Кира. Давай выпьем за внутреннюю свободу от всех обязательств. У меня коньяк хороший.
Кире стало противно и затошнило.
— Я сейчас, — сказала она и прошла мимо него в ванную.
Потом тихо ступая босыми ногами, она вышла из ванной, выбрала одну их пустых тяжелых бутылок, стоявших у стены в ряд, подошла к нему со спины, и, держа в руках бутылку как биту, несколько раз со всей силы опустила её на голову Эдика.
Эдик с замершим выражением изумления на лице упал вперед на стол, роняя на пол разбитые бокалы. Кира взяла нож, которым Эдик резал лимон к коньяку, и с размаху всадила ему в шею сбоку. Чтобы уж наверняка. Кровь хлынула из раны на стол и на пол. Кира брезгливо вытерла руки о халат Эдика.
Потом она снова зашла в ванную, и стала смывать с тела и волос следы крови. Хорошо, что сообразила предварительно полностью здесь раздеться, чтобы не заляпать одежду и иметь возможность смыть с себя следы убийства. От запаха крови её ещё долго рвало в раковину, поэтому она долго приводила себя в порядок и сушила фоном волосы. Из зеркала на неё смотрело бледное, но довольное лицо. Потом, стараясь не смотреть в сторону разгрома и кровищи в комнате, вышла в прихожую, нашла в Эдиковой сумке ключи от своей машины и от гаража, и выскользнула за дверь.
Соседская девочка с собакой, в бесформенной куртке громко поздоровалась с ней. Наверное, приняла её за новую соседку. Кира улыбнулась и ответила ей на приветствие.
***
Оставалось разобраться с мужем. Кира подозревала, что он встречается с некой Эвелиной. К сожалению, сегодня уже не хватит времени, чтобы разобраться с этой дамой. Значит, завтра.
Кира приехала домой на машине домой и припарковалась около подъезда. Рядом с подъездом курил некрасивый тощий парень в объемной нескладной куртке. Кира улыбнулась ему и подумала, что очень странно, что её сегодня ведь день преследуют эти серые уродские пуховики. Парень посмотрел на Киру, смутился и спрятал сигарету.
Она нарядила ёлку, потом приготовила жульен, салат цезарь и куриный бульон, и, набравшись терпения, ждала мужа. Наверняка ему сообщили и о смерти дочери, и о смерти матери, и о смерти брата. Кира зло улыбнулась.
Она достала пистолет из сейфа, вытянула ноги на журнальный столик и обдумывала детали предстоящей операции.
По её предположению, муж уже подъезжал к дому, и развязка была уже близка.
В это время позвонили в дверь. Кира вернула в сейф пистолет и глянула в дверной глазок. В полумраке подъезда она увидела женщину средних лет в несуразном пуховике.
— Откройте, я ваша соседка снизу, — сказала она, — собираем подписи для парковки для жителей нашего дома.
Кира быстро открыла дверь. Соседка твердой рукой прижала её к стене и сказала:
— Не ори.
Кира и не могла ничего крикнуть, рот только бессильно открывался и закрывался, хватая воздух. Несуразный пуховик сжался и расправился вверх, и Кира с удивлением увидела крылья серого ангела. Она крепко зажмурилась и опять открыла глаза — крылья не исчезли.
— Ты убила сегодня несколько человек и собираешься убить ещё одного. Наши люди за тобой следили весь день и исправляли твои ошибки. — говорил серый ангел тоном, не терпящим возражений. — Ты будешь наказана, Кира, — ангел направила руку в сторону Кириного живота, — Всё будет исправлено, и все забудут о том, что ты сегодня наделала, — голос отдавался эхом в подъезде.
Киру скрутил спазм и она упала на пол подъезда. Живот раскалывало от боли и выворачивало нутро. Кровь хлынула из неё, и она почувствовала, что ребенка не будет. Кира теряла сознание, и последнее, что осталось у неё в памяти, это муж, который плакал, стоя на коленях, держал в руках Кирину голову и звонил в скорую помощь.
***
На следующий день муж звонил ей на мобильный в больницу:
«Кирочка, милая, так бывает. Не переживай, у нас обязательно будут ещё дети. Ну что ты! Все, слава богу, здоровы и живы. Мама моя очень переживает, передала тебе курочку запеченную, я тебе вместе с яблоками в передачу положу, кушай, восстанавливайся. Завёз Лерочке подарок, который ты выбирала — она в восторге. Обещала прийти к нам в гости на Рождество. Ты уж прости её, она подросток, и не всегда бывает вежливой. Эдик уезжает на несколько месяцев в командировку, на Новогодних праздниках будет уже где-то на Дальнем востоке. И правильно, я считаю. И нам так спокойнее, без всяких его выкрутасов. Да, конечно, твою машину я у него забрал, пока припарковал у подъезда.
Кира, о какой соседке снизу ты говоришь? Там же не живет никто уже год, квартира пустая, хозяева за границу уехали. Ты, наверное, забыла, маленькая моя.
Люблю только тебя. Конечно. Почему такой вопрос у тебя возник?
Целую тебя дорогая. Врач говорит, что тебе может психолог понадобиться. Ну так вот, завтра к тебе приедет в больницу психолог. Я договорился, пропустят к тебе. Я тебе по вотсапу контакт скину - сохрани в памяти телефона - Эвелина Любавина. Я сам к ней ходил после развода и по поводу Лерочки. Тебе она тоже должна понравиться. Ещё раз, целую-целую-целую. Отдыхай побольше.»
Кира положила трубку. Значит, в итоге все живы и почти никто не желает ей зла? Кира плакала из-за потерянного ребенка и из-за нелепых фантазий.
А Эдика всё равно хотелось убить.
КОНЕЦ