Дорогие пользователи! С 15 декабря Форум Дети закрыт для общения. Выражаем благодарность всем нашим пользователям, принимавшим участие в дискуссиях и горячих спорах. Редакция сосредоточится на выпуске увлекательных статей и новостей, которые вы сможете обсудить в комментариях. Не пропустите!
Конкурс рассказов. Найдите "свободное время"
Доброго дня, форумчане.
Сегодня у нас конкурсный день. Тема рассказов «Свободное время», а за новогоднее настроение будут отвечать усложняющие элементы – упоминание ели, подарков и пушистого снежка.
Вашему вниманию будет представлено 14 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный
Читаем, голосуем, обсуждаем.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 26 декабря. После этого тема закрывается, и опоздавшие голоса не засчитываются
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 28 декабря.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан, но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Сегодня у нас конкурсный день. Тема рассказов «Свободное время», а за новогоднее настроение будут отвечать усложняющие элементы – упоминание ели, подарков и пушистого снежка.
Вашему вниманию будет представлено 14 конкурсных рассказов и еще 1 внеконкурсный
Читаем, голосуем, обсуждаем.
***И посматривайте периодически тему, вдруг добавлю новые рассказы (место для забывашек традиционно оставлю)
Правила голосования остаются те же:
1. Авторам произведений нельзя раскрывать свою анонимность до конца голосования
2. Голосовать могут все пользователи со страницей на форуме;
3. Голосом за произведение считается только комментарий в виде +1; непосредственно под данным рассказом. Голосование вне ветки или комментарии другого вида (+++++, плюс мильён, 1111111) учитываться не будут. Если у вас нет на клавиатуре плюса, то ставьте *1, но маякните об этом мне.
4. Авторы просят конструктивной критики, поэтому прошу не стесняться выражать свое мнение. Только делайте это вежливо, указывая на конкретные недостатки.
5. Голосовать можно за любое количество произведений, но только один раз
6. Голоса пользователей, замеченных в явном троллинге или оскорблениях, учитываться не будут, а такие комментаторы получат порицание и минус к карме
7 Голосование продлится до вечера субботы (позднего) 26 декабря. После этого тема закрывается, и опоздавшие голоса не засчитываются
8. Победит рассказ, набравший больше всех +1 , о чем будет сообщено в поздравительной теме, скорее всего в понедельник 28 декабря.
Также огромная просьба НЕ ФЛУДИТЬ, пока я не выложу все произведения на суд критиков. А потом флудите сколько хотите))
П. С. Если у вас случилось озарение и вы вспомнили что конкурс сегодня, рассказ напечатан, но не отправлен, то напишите мне, я оставлю место для забывашек
П.П.С. Если обнаружите, что нет вашего рассказа, срочно пишите мне на почту (не в теме), я найду и добавлю
Тема закрытаТема скрыта
Но вообще жуть мохеровая!Редакция нужна,если чего забыл и надо дописать,например!
я тоже сбегаю чаще.Нервы не железные.
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Просто шикарно!!! Браво, автор!!!!
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Прикольно, кто то осваивает подражание под народные сказания и частушки)))
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
– Да как вы смеете, сударь! Вы поглядите на него! Ишь как хорохорится!
– Я хорохорюсь? Я никогда не хорохорюсь!!!
– Не надо, не надо! Я знаю: хорохоритесь!
– Позвольте, я уже много лет не хорохорюсь!
– Хорохоритесь! Горничная видела, как вы хорохоритесь!!!
– Да ваша горничная сама хорохорится, и конюх хорохорится, и вся ваша дворня хорохорится!!!
– Смотри-ка, он ещё и ерепенится!
– Я ерепенюсь? Да, признаюсь, я хорохорился, все в молодости хорохорятся! Но чтоб ерепениться!!!
– Так вы гнушаетесь ерепениться?!!! Дуэль?
– Дуэль!!!
– Да как вы смеете, сударь! Вы поглядите на него! Ишь как хорохорится!
– Я хорохорюсь? Я никогда не хорохорюсь!!!
– Не надо, не надо! Я знаю: хорохоритесь!
– Позвольте, я уже много лет не хорохорюсь!
– Хорохоритесь! Горничная видела, как вы хорохоритесь!!!
– Да ваша горничная сама хорохорится, и конюх хорохорится, и вся ваша дворня хорохорится!!!
– Смотри-ка, он ещё и ерепенится!
– Я ерепенюсь? Да, признаюсь, я хорохорился, все в молодости хорохорятся! Но чтоб ерепениться!!!
– Так вы гнушаетесь ерепениться?!!! Дуэль?
– Дуэль!!!
– Да как вы смеете, сударь! Вы поглядите на него! Ишь как хорохорится!
– Я хорохорюсь? Я никогда не хорохорюсь!!!
– Не надо, не надо! Я знаю: хорохоритесь!
– Позвольте, я уже много лет не хорохорюсь!
– Хорохоритесь! Горничная видела, как вы хорохоритесь!!!
– Да ваша горничная сама хорохорится, и конюх хорохорится, и вся ваша дворня хорохорится!!!
– Смотри-ка, он ещё и ерепенится!
– Я ерепенюсь? Да, признаюсь, я хорохорился, все в молодости хорохорятся! Но чтоб ерепениться!!!
– Так вы гнушаетесь ерепениться?!!! Дуэль?
– Дуэль!!!
А я бы ерепениться не погнушалась!Ерепениться, да чехвоститься -красота!
– Да как вы смеете, сударь! Вы поглядите на него! Ишь как хорохорится!
– Я хорохорюсь? Я никогда не хорохорюсь!!!
– Не надо, не надо! Я знаю: хорохоритесь!
– Позвольте, я уже много лет не хорохорюсь!
– Хорохоритесь! Горничная видела, как вы хорохоритесь!!!
– Да ваша горничная сама хорохорится, и конюх хорохорится, и вся ваша дворня хорохорится!!!
– Смотри-ка, он ещё и ерепенится!
– Я ерепенюсь? Да, признаюсь, я хорохорился, все в молодости хорохорятся! Но чтоб ерепениться!!!
– Так вы гнушаетесь ерепениться?!!! Дуэль?
– Дуэль!!!
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Стоящая вещь. Автору респект.
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
+1
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Не поняла, почему в комментариях обсуждают хомяка. Я к середине рассказа о нём успела позабыть.
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ
кой какие вопросы к неологизмам (старологизмам
за хомяка отдельное спасибо
хоть эта Аннушка его боялась, так ей и надо
Жили-были на белом свете… Да нет, не царь с царицей, но вполне себе самостоятельная ячейка общества с так себе сказочной фамилией Небываловы. Жили – не тужили, нигде подолгу не служили, с калыма на пособие куковали. Детей не нажили, собака сбежала, кошка все больше по подвалам шастает – пропитание ищет, сердешная. Хотели было золотую рыбку для пущей сказочности приобресть, да места в горнице маловато оказалось – некуда аквариум приткнуть. А без аквариума рыба не живет, даром, что золотая. Один хомяк у них и удержался, да и то худеет горемычный. С хозяев корму не спрашиват. Умная животина понимает – спрос не просо, шуршать не будет.
Женка Небываловская, Анькой кличут, своенравная баба, лють! Ее только хомяк в доме и не боится. Она сама его шугается – больно на крысу смахиват. А уж мужик Анькин – Ферапонт – с ней горюшка хлебнул. Только и голова у него болела – как бы супружнице опять светла идея в разум не впилася. Потому как, если уж Аньке что приспичит – ууу, вынь да положь! НахОдится бедняга туда, не знамо куда, натаскается бузюлек всяческих, а покою в доме нет как нет. Особливо ежели перед праздником! Так и нуношний год: взволновался парень – Новый год скоро, пора собираться. Глаз у Аньки мутный, задумчивый и, вроде как, тараканы пляшут – верная примета, скоро в путь!
Как в воду глядел Ферапонт – выдала его благоверная пожеланьице. В дверях взфордыбачилась, белы руки кренделями в бока затопырила – не баба, а самовар в растопке, дыму разве что не кажет. Но и за дымом дело не станет, коли Аньке кто расперечится:
– Романтики хочу! – говорит, – бабы во дворе сказывают, к Новому году романтика положена, а у нас вечно один Оливье на столе!
– Базлать-то, Ань, не мешки ворочать, – вызверился Ферапонт, – Оливье-то мне последний раз маманя стругала, так до женитьбы еще!
– Это Вы мне не понты ли колотить вздумали, Ферапонт Сосипатыч? Так я понты-то Вам пообломаю!
Аргументация у Аньки могучая да тяжелая. Против чугунной сковородки тульского разлива не попрешь, телосложение не богатырское.
* * *
Тошно, кручно, а делать нечего. Стал Ферапонт бизнес-план стряпать, да в путь-дорогу собираться. Заглянул для затравки в закрома холодильные, негоже голодным собиратися. Шасть глазами по одной полке, шасть по другой – борща нет, хамону тоже, один ликер заморский сиротливо на донышке-зеленушке колотится. Годится! Раз подкрепился, другой! Чувствует – прибывает силушки богатырской! Чу! Шорох за спиной – хомяк, не будь дурак, тоже не прочь подликериться, грусть-печаль залить:
– Ах, ты ж, чучундра толстомясая! Напугал!
Ферапонт со страху да по слабости шваркнул дверцей холодильниковой. А откуда ей у такого хозяина крепкой-то быть?! Сорвалась, серая-грязная, с последней петельки да хомяка-то и приголубила – только гайка-залетайка по полу катается!
Обида взяла хомячину кроткосердного! Мало ему, что голодом морят, по отчеству не величат, так еще и лаются по черной несправедливости! Сроду толстомясым не был, а уж у Небываловых и вовсе тенью бессловесной стал. А потому помянул невезучий Ферапонта на своем, хомячьем, по матери, да гайку-то и заглотил! Как ее, дверцу проклятущую, без гайки на место пришпандоривать?
Сердце в пятки, пот как лёд с Ферапонта вниз текёт. Быть беде, коли Анька услышит своими локаторами. Они у нее попендикулярно голове посажены. Слух как у совы в полярный день.
Стоит Ферапонт, не шелОхнется. Вроде, тихо, как в могильнике. Видать к подружайке Анька усвистамши, про романтику разведывать.
Стал Ферапонт дверцу назад примайстрячивать, а тут – откуда ни возьмись – да из него, из холодильника, выплывает страховитое и молвит человечьим голосом:
– Ты пошто же, сукин кот, Ферапонт, бессловесну животину тиранствуешь? Чтой-то мыши у тебя скобяное да железное трескают? Али ты до работы не охоч, что холодильник пУстится, паутинится?
Ферапонту-то ума остатки и выдуло. Стоит, не ворОхнется, дверь распроклятую на груди теребенькает:
– Ох, зазря я с ликерцем забаловал, – мысль долбается, – не то белочка, не то бел медведь мне привидился! Говорила ведь маманя: закусывай, закусывай!
* * *
– Так и закусил бы, да нечем! – вслух мужик пожалился. – Анька- то моя зазря в магазин не сбегает, ноги не собьет!
– А ты, соколик, женку-то попусту не виновать! Не ущербный какой, руки-ноги есть! Сам бы сбегал, чай не запарился!
По всему видать, голос Ферапонту не грезится – стал он очи-то приоткрывать. И видит: сидит перед ним баба – ничего така, справная, в белом парусиновом фартуке. Сидит, с усмешкой глядит, унылого хомяка от трясучки отхаживат - за ухом его чешет. Обидно стало Ферапонту. Вроде, в доме он хозяин, а за ухом его отродясь не чесали, а хочется:
– А ты это, ты кто, а?
– Чтой-то ты мне, болезный, тыкаешь? Кажися, я здесь главная, да и постарше буду. Домной Атлантовной уж скоро 20 лет как величают. Тута я при холодильнике, охраняю, значит.
– Чего охраняшь? – еле-еле шелестится Ферапонту, сухо во рту как в Австралии. Знамо ли, средь бела дня бабы из холодильника прыгают!
– Как чего, бестолковый! Раньше- то домовые хранили очаги да печи, а нонче где они, печи-то. А присматривать за вами все ж таки надобно. Вот и переселили нас в холодильники. А я ничего, не жалуюсь: горница светлая, чистая да и молодость продлеват, в телевизоре сказавали.
– Чего ж так плохо смотришь за холодильником? – осмелел Ферапонт, раздухарился. – Как ни открой – пусто как на клиросе! Никудышны вы, бабы, не ухватисты!
Только молвил он слово хозяйское, так баба бровью повела, нахмурилась и , вроде, ростом выше стала. А уж голосище-то, труба-трубой:
– Не попутал ли ты, блаженный, хозяйку с прислугою?! Вижу, вовремя ты холодильник-то поуродовал. Самое время тебя на воспитание, а мне – на карьерный рост!
Как ни срамно Ферапонту такое поношение, а все хорохорится:
– Это что ж у тебя, бабка, за карьерный рост? – глумится, изгаляется, – вроде менеджера?
– Вроде менеджера – это ты у нас. А моя карьера – холодильник новый, да чудесный, да новое отчество. 40 лет была я Домной Саратовной – в ученицах, значит. Вот уж 20 лет как Атлантовной работаю. Известно! На большее-то менеджер мой заработать не сподобился! – язвит холодильница. – А теперь хочу быть Самсунговна! Очень мне это по сердцу! Палаты высокие, тихие, трехкомнатные! И лед бить-долбать мне уж не по возрасту. Так что, отрывай мягко место от сидалища да иди зарабатывай!
– Это ж сколько мне на твою Сам-говну корячиться? – всполошился Ферепонт нешутошно!
– Так не все тебе, милок, от работы бегати! Не так черт страшон, как ты закуксился! – видит холодильница, случай тягостный. Нужен стимул подействительней! – Справишь мне палаты белопластиковые, так и быть, подмогну тебе Анькино задание уважить!
Чует Ферапонт – фарт сам собой в руки просится, не спугнуть бы счастьице:
– Не пойдет так, Атлантовна! Самой знать дОлжно: утром лавки – вечером добавки. Ты мне сама подсоби попервости, а там видно будет, брать ли мне холодильный терем в ипотеку Кощееву. А не согласна – так сиди-посиживай в своей халупе реновационной, да лед топи-наяривай! – Весь аж взмок Ферапонт от своей инсурренции!
– Хитро сделан ты, мужик, на второй-то взгляд, а дубиной стоеросовой прикидывашься! Видит Домна к мужику самосознание возворачивается! Тут дешевле, как по-бабьему, коней-то попридержать! Не спугнуть бы резвость непривычную. Вздохнула она гулко, понанахмурилась:
– Ну выкладывай, за чем дело стало...
* * *
– Ты, Атлантовна, где обитала раньше, говоришь?
– В Саратове. Как сейчас помню: хатка тесная, лампады мигучие. А как высунусь в комнату подсмотреть – так хозяин-задохлик в кафтане в елочку творит несуразное. Палаты не царские, инженерские, а народу набивалась полна горница: кто с гитарой, кто с сигарой, ночь в Крыму – всё в дыму, не продохнуть! Прости мя, душу грешную! Мне впору святых выносить. А им хоть бы хны! Сидят, галдят, песни распевают, стихи слагают, шум-гам несоседственный! И называют это злодействие по-научному – кватри…, карти…, чтоб его! Квартирником!
У Ферапонта сердчишко-то екнуло:
– Постой-постой, стихи, говоришь?
– Ну да, а то как же. Захудалый тот – гусляр местного разливу. Романтик, ни дна ему, ни горлышка! В холодильнике кильки дохлой не доищешься – усё как есть сметали, хуже саранчи! А он все струны рвет, да бумагу пачкает!
– А ты помнишь что-нибудь? Про романтику?!
– Ты на что мне намекать пошел? На память мою девичью?! Помню как вчерась! До распоследней килобайтушки!
– Домна Атлантовна, голуба душа, выручай-спасай, давай романтизьму!
– Ща-ща, с чего б... Как там... К новому году как раз пировали. А, вот!
Домна стянула с головы косынку, пригорюнилась и, жалостливо так, напевно, загудела:
-Попугай прокукарекал
В шоке и экстазе:
"Что за дед в халате красном
И противогазе?!"
Ферапонт нутром чует – не то это, не про романтику Анькину, вот как есть! – Домнушка, хозяюшка, припоминай!
Атлантовна подалась грудью вперёд, закрыла глаза, умчав мыслями в прошлое, и выдавала на гора, только вздыхивала:
– Дремлет ёлка на подставке,
У стола похмелье!
Надо ж так объединить:
В праздник новоселье!
– Да поэт ли был гусляр твой?! Такое и я сочинить могу, вот давеча посидели с мужиками…
Домна не слушала, смахнув скупую слезу, она баритонила дальше:
– По ботинкам сортирует
Кот своё досье,
А хомяк в заначку прячет
Шубу с оливье.
– Ииииии! Ух! Ух! – Домна раззадорилась, вскочила с лавки, и пустилась в пляс хомяка каблуками оттаптывать.
* * *
Пригорюнился Ферапонт. По всему видно, что холодильница в романтических стихах как та свинья в апельсинах разбирается! Хошь – не хошь, а за романтикой идти надо. Нету в его дому той растреклятой романтики. Холодильницу, однако, забижать не стал – невиноватая она, всё ж старательная:
– Здрава будь, Атлантовна. Иду я за романтикой. Ежели сгину – не поминай лихом! Коли через месяц не покажусь, не сочти за труд, женке передай, что был я ей до гробовой доски верственный и почитающий. – совсем сник мужик, слезами давится, горьку судьбину костерит.
* * *
Цельную неделю Ферапонт странствует, про романтику спрашиват. Да нет ее нигде -видно счастья нет! Все горшей, да голодней сиротинушке. Про домой идти и не думает. Нет на то его мужеска самолюбия, к жене несолоно хлебавши возвращатися.
"Утоплюсь!" – думает, и к реке поворачиват. Идет ни жив, ни мертв, взгляд пеленой застит. Мудрено ли, что на столб налетел с больной-то головушки! Не то снег, не то искры из глаз посыпали, а пред очами буквицы замерещились:
"ООО «Трансгазвглаз» объявляет набор на должность водителя. Опыт работы однофигственно. Знакомых с палатами университетскими просьба не беспокоиться, и без них дело делается. Испытательный срок 4 седьмицы. График работы 24/7, а когда и сверхурок. Размер оплаты по договоренности.
HR-контора «Кощей и Ко»"
– Мужик я или не мужик? – утер Ферапонт помокревший нос, вытащил права из-за пазухи и пошел на соискание.
* * *
– Заноси!
– Левее! Ниже!
– Ставь!
Слышит Анька шум в дверях! – так и вскинулась. – Неужто Ферапонт возвращается?! Месяц ужо как ни слуху, ни духу! Кликала собаку с полицией, да все попусту. Думала, сгинул Ферапонтушка!
– Ферапонт, ты ли чо ли? – рада Анька, а глядит с подозрением, как Ферапонт с грузчиками рассчитывается.
– Сюрприз, Аннушка! Ты уж прости, мил-сердечный друг, не нашел я романтики, зато работу нашел честную. Да вот с зарплаты, да с премии холодильник новый справил. Ты давно уж жалилась!
Ба! Видит Ферапонт – чудо новогоднее! Нет как нет Аньки-самовара, стоит заместь нее девица-красавица, взгляд ласковый, слеза-роса по щеке катится:
– С Новым годом тебя, ласточка! А уж как я по тебе соскучился!
* * *
Новогодний стол Ферапонт замастырил, не без Самсунговны, конечно. Она расщедрилась, рассчастливилась, знай на стол мечет яства нашенские да заморские: и гусь-то в яблоках зарумянился, и пудинг аглицкий самоверченый, и наливочка в графинчике... Всё как надо сделала! Уж больно ей вольготно в палатах новых, белопластиковых!
Сидят-едят, случается, что и пальцы облизывают. Вкуснота – куда там сказочке, да и наголодались-напереживались. Уж полночь близится! Подмигнул Ферапонт Аннушке – вытянул из холодильника диковенный свиток: красный, сафьяновый, с жемчугОвой беечкой.
Сам Ферапонт по-барски припарадился – фрак с атласным лацканом, щиблеты аж светятся! Смотрит Аннушка и мужика свого не узнает! Каков мОлодец! И она ему – вся как есть под стать, белой лебедью. Говорит Ферапонт, крохотку смущается:
– Вот просила ты, женушка, романтики. Не обессудь, как получится, но от сердца чистого!
Аннушка, нежнейшее созданье,
Силуэта А по очертанию.
Аннушка - моя любовь и муза,
Здесь, конечно, рифма про арбузы!
Что это чертовщина?! Хорошо хоть, жена от радости не услышала, не заметила! Ну, Домна, ну, стихоплетница!
Растерялся Ферапонт, не подготовился, да на Самсуговну понадеялся! А та, повариха, правда, знатная, но поэтица – не Ахматова! Делать нечего. Придется самому выкаблучивать!
– Ты моя Анютка-незабудка,
Для меня ты ярче любых звёзд!
И моя любовь без предрассудков
Яркая к тебе как птица-клёст!
-Вот же ерунду тоже придумал, сам как те арбузы! – стыдно стало, совсем язык проглотил мужик. Не писал стихов, да и не брался бы!
Только Аннушке его стихи по сердцу. Никогда ей муж стихов не складывал. Сердце прыгает от радости. Обняла она Ферапонта, да за ухом его почесыват. И так ему хорошо – не нать никакой другой романтики! Хотя…
* * *
Коли глянул бы кто в холодильнике – увидал бы картину дивную. Самсунговна, очинив перо, пишет- торопится, рифмы складыват, Ферапонтовы вирши записыват. На плече у ней хомяк сидит, любопытствует.
– А ничего себе, получается! Будет толк из мужика, верно слово!
Домна радуется-улыбается. Дописала, да свиток обратно на стол возвернула:
– Ну что, пушистенький, будем праздновать? Дело знатное мы с тобой забубенили! Только гайку-то выплюни, вона глянь, стол-то ломится!
КОНЕЦ