Новеллы Романтической Эпохи – 2

"У меня было мало знакомых среди англичан,-- писала Клер о своей московской жизни 22 января 1827 г. в письме к Джейн Вильяме,-- и я никогда не рассказывала им ничего о себе и обстоятельствах моей жизни и судьбы, но, наоборот, заботилась о том, чтобы казаться довольной и счастливой, как будто я никогда не знала и не видела другого общества во всю свою жизнь". И все же была у Клер приятельница -- мисс Тривин, которой она доверилась, когда та летом 1826 г. ездила в Англию. Клер вручила ей письмо на имя Джейн Вильямс, указав и ее адрес, и предполагая, что это имя не возбудит никаких подозрений. Случилось однако так, что мисс Тривин попала также в дом к Вильяму Годвину (из его дневника явствует, что мисс Тривин обедала у них 21 августа 1826 г.) Клер пишет: "Моя мать узнала про мисс Тривин и отыскала ее, причинив мне этим неисчислимый вред"; она выболтала гостье из Москвы все, что могла рассказать об отношениях ее дочери к Байрону, Шелли, его семье и к семье своего мужа Годвина. Мисс Тривин вернулась в Москву "полная сведений о моей истории, и хотя она дружески ко мне расположена, но есть другие люди, готовые меня оскорбить и уже повредившие мне». Так оно и оказалось в действительности…

Вид Владимирских (Никольских) ворот Китай-города. 1800-е

Очевидно, пребывание в доме Голицыных тяготило Клер; однажды она описала безрадостную своим однообразием и тяжелым подневольным трудом жизнь гувернантки в этой несимпатичной для нее семье и подумывала о том, как бы ей сменить местожительство. Среди московских семейств, давно добивавшихся заполучить Клер в качестве гувернантки, была семья П. С. Кайсарова. В начале 1827 г. настояния Кайсаровых возобновились: запись дневника Клер 6 января этого года гласит: "Мы обедали у Кайсаровых. Здесь были также м-р Бакстер, Алексей <Киреев, его воспитанник> и кн. Петр Голицын"; записи последующих дней отмечают почти каждодневное посещение Кайсаровых; из записи 28 января того же года явствует, что в этот день она давала уроки "у Кайсаровых, затем у Посниковых"; таким образом, ее регулярные занятия с Наташей Кайсаровой начались, хотя она жила у Голицыных. К этому времени над нею и стряслась беда.

Иллюминация на Соборной площади в честь коронации императора Александра I. 1802

Вот как об этом рассказала сама Клер в том же письме к Джейн Вильяме: "Здесь живет профессор университета, человек довольно талантливый, находившийся в тесной связи с Локартом, зятем В. Скотта, и всей той компанией; он относится ко мне вполне дружелюбно, потому что, как он говорит с полным основанием, я здесь <в Москве> являюсь единственным человеком, помимо него самого, который знает, как надо говорить по-английски. Он придерживается очень строгих принципов и достиг того возраста, когда уже бесполезно стараться изменить их; однако я старалась не затрагивать их, поскольку он был чрезвычайно полезен мне и своими советами и своей защитой благодаря тому, что с мнением его очень считаются. Можешь представить себе ужас этого человека, когда он узнал, кто я такая, что очаровательная мисс Клермонт, образец здравомыслия, образованности и хорошего вкуса, воспитана и выросла в логове вольнодумцев. Вижу, что я представляю для него настоящую головоломку и что он никак не может себе объяснить, как я могу быть столь обворожительной и столь внушающей отвращение. Упорство его неприязни ослабевает, что не помешало ему устроить мне серьезную неприятность".

Праздник иконы Казанской Божьей Матери на Красной Площади

Из дальнейшего содержания этого письма выясняется, что открытие профессора (видимо, сделанное им с помощью упомянутой выше мисс Тривин) оказалось для Клер тем более ощутимым, что оно совпало с переговорами, которые она вела с Кайсаровыми: "Этой зимой я должна была начать воспитание единственной дочери в очень богатой семье, где этот профессор господствует деспотически, потому что любой незначительный спор он решает какой-нибудь непонятной цитатой или ссылкой на латинского или греческого автора. Я крайне интересуюсь этим ребенком,-- говорил он обычно,-- и полагаю, что никто не может ей дать такого воспитания, какое ей следовало бы получить, кроме мисс Клермонт. Мать и отец <девочки> бегали за мною два года, чтобы убедить меня поступить к ним, как только ребенок немного подрастет. Я согласилась, а теперь все это внезапно прервалось, поскольку совесть профессора не позволяет ему дать на это разрешение. Бог знает,-- говорит он,-- какие еще годвинианские принципы может она внушить! Отсюда ты можешь представить себе, как все это меня мучит, особенно из-за неопределенности моего положения, потому что я не знаю, как далеко все это пойдет". Эту откровенную исповедь без вины виноватой женщины Клер заключала фразой, свидетельствовавшей, что она была встревожена не на шутку: "Если это только начало, то чем все это может кончиться?.

Соборная площадь в Московском Кремле.

Возможно, что в рассказанной Клер истории она кое-что утаила от своей адресатки: вероятно, ужас старого профессора вызвал не столько Вильям Годвин,-- в это время уже далеко отошедший от анархических идей своей юности и писавший романы, лишенные прежнего сильного и вдохновенного социального протеста,-- сколько история близости Клер с Байроном и Шелли, которая могла стать известной благодаря сплетне, пущенной в оборот болтушкой мисс Тривин по возвращении ее из Англии в Москву в 1827 г.

Вид на Московский Кремль со стороны Николаевской башни

Чего же опасалась Клер? Каких последствий ждала она от приговора? Мог ли он, действительно, ославить ее как родственницу Годвина, приятельницу Шелли и Байрона, и на этом основании отказать ей в рекомендации для переезда в семейство Кайсаровых? Так как мы знаем, что этого не случилось, естественно предположить, что опасения Клер были сильно преувеличены. Частично это объяснялось тем, что имя Шелли не пользовалось у нас такой широкой популярностью, как имя Байрона. И все же знакомство у нас с поэзией Шелли нельзя отрицать, хотя его посмертная слава проявилась в России гораздо позже, чем известность Байрона, и не может быть с нею сравнима вообще.

Cеверная сторона Красной Площади. 1802

В 1835 г. в Петербурге в русском переводе были изданы "Записки о лорде Байроне" Т. Медвина. Оригинал этой книги вышел в Лондоне в 1824 году; в ней речь идет также о Шелли. В русском переводе в начале книги, при первом упоминании Шелли в примечании, сказано: "Шелли был двоюродный брат капитана Медвина, автора этих записок". Это добавление русского переводчика: в английском подлиннике книги этого разъяснения не имеется. Правда, в этой книге целая страница посвящена дочери Байрона Аллегре и попутно говорится о ее матери, но имени Клер Клермонт не названо ни в оригинале, ни в русском переводе. Интересно, что Клер читала книгу Медвина в Москве в 1827 г. ожидая решения о своем переезде к Кайсаровым, и эта книга возбудила ее негодование за то, что в ней "бедный Шелли играет второстепенную роль" и что Байрону приписан "покровительственный тон" по отношению к этому его другу, а между тем, "Я вспоминаю,-- записывает Клер в дневнике,-- как ехидничал он <Байрон> над его <Шелли> талантом в Женеве и считал его чуть ли не дилетантом в поэзии" и т. д. О Шелли снова говорится в дневнике (28 января 1827 г.): "Когда я уже лежала в постели, я много плакала, потому что мое сегодняшнее чтение вновь оживило образ Шелли в моей памяти. Как горько думать, насколько забыты его заслуги перед миром, как восхищаются этим притворщиком Байроном за его притворство...".

Кремль. Троицкая и Кутафья башни. Справа – церковь Николы в Сапожке

Два дня спустя (30 января 1827 г.) она, несмотря на нездоровье, писала письмо Гамбсу, побывала у Кайсаровых. Очевидно, окончательное решение о ее переезде к ним было принято, и они были любезны с ней. Переезд этот состоялся. Последняя страница дневника (сохранившаяся только в копии) имеет пропуск после даты: "пятница 2 февраля". Заключительная запись проникнута глубокой, безысходной грустью. Клер начинает ее итальянской терциной. Это -- цитата из "Божественной комедии" Данте ("Рай, песнь XVII, ст. 58--60):

Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням...
Пер. М. Л. Лозинского

Боярская площадка или постельное крыльцо и храм Спаса за Золотой решеткой в Московском Кремле

Далее Клер продолжала от себя, по-английски: "Как это верно! Когда я выписала эти слова несколько лет тому назад в моем флорентийском дневнике, я не могла думать, что их горечь заденет меня за живое. Никто лучше меня не знает, что значит ежедневно подниматься по чужим ступеням и чувствовать с каждым шагом, что тебя ждет одинокая комната и лица, проникнутые странным равнодушием. Мир закрылся для меня в молчании. Прошло уже четыре года, которые я провела среди чужих. Голоса, которые звучали мне в юности, лица, которые окружали меня, теперь почти забыты, и невозможность вспомнить их усугубляет то, что я чувствую...". Этими пессимистическими словами заканчиваются московские дневники Клермонт.

Вид Москвы от Троицких ворот Кремля

Что ей теперь делать на этой туманной и кремнистой дороге судьбы? Где жить? Как жить? Чем жить? С Мэри она жить не может, ибо она носила на своей груди частичку сердца, вырванного из погребального огня на берегу моря, своего погибшего мужа. Это могло стать новым адом для Клер: каждодневно видеть на чужой груди сердце бесконечно любимого ею Перси Шелли. Таким образом, недолго пробыв в Англии, Клара в 1828 году решила отправиться в Дрезден. Там она стала трудиться компаньонкой и домработницей.

Уильям Пауэлл Фрайт

Клермонт вернулась в Англию в 1836 году, когда умер Уильям Годвин и стала работать учителем музыки. Она заботилась о своей матери, когда та умирала. В 1841 году, после её смерти, Клермонт переехала в Пизу, где жила с Маргарет Кинг (официально леди Маргарет Маунт Кэшелл, но известной как Миссис Мейсон), старой ученицей Мэри Уолстонкрафт. Вместе они по вечерам, за рукоделием, вспоминали счастливые дни прошлого, делятся планами о своих книгах, Маргарет рассказывает ей трагическую историю своей любви, как она сбежала с любовником от мужа, лишившись тем самым всех своих детей. Клер жила в Париже в течение некоторого времени в 1840-х годах. Перси Шелли оставил ей по завещанию 12 000 фунтов стерлингов, которые она в конце концов получила в 1844 году. Она вложила все доставшееся ей наследство в приобретение ложи в Королевском оперном театре в Лондоне, но прибыль от ее сдачи в аренду была настолько незначительной, что Клер решила ее продать. Ей всегда не хватало денег, она переезжала с одной обшарпанной квартиры на другую в поисках такого жилья, где можно было бы сохранить хрупкое здоровье. Она вела иногда бурную, горькую переписку со своей сводной сестрой, пока Мэри не умерла в 1851 году и как могла берегла личные вещи Перси Шелли.

К концу жизни эта фантастическая женщина усмирила своё бунтующее сердце, свой гордый нрав. Грешница и атеистка в молодости, она приняла во Флоренции католичество. Клер переехала во Флоренцию в 1870 году и жила там со своей племянницей Полиной. Она также была близка с братом Полины Вильгельмом Гаулисом Клермонтом, единственным оставшимся в живых ребенком ее брата Чарльза. Она подумывала о том, чтобы поселиться вместе с ним и финансово поддержать некоторые его начинания, например, выделив 500 фунтов на покупку фермы.

Она пыталась заработать на жизнь писательским трудом, и два ее рассказа были опубликованы, но – по ее собственному настоянию – под именем Мэри Шелли. В какой-то момент она подумала о том, чтобы написать книгу об опасностях, которые могут возникнуть в отношениях между мужчинами и женщинами, используя примеры из жизни Шелли и Байрона. Она не сделала этого, как она объяснила своей подруге Джейн Уильямс: «Но в нашей семье, если вы не можете написать эпопею или роман, что по своей оригинальности сбивает с толку все другие романы, вы презренное существо, не заслуживающее признания».