Любовница века

Интересно, как она к этому относилась?

Привыкла.

От Вольтера пришло льстивое письмо — он явно надеялся на большие выгоды от нового положения своей приятельницы. Ее родители были на седьмом небе, как и дядюшка де Турнем. Только муж был безутешен, но кто же о нем вспоминал? Людовик XV оказался совершенно прав, говоря, что Ленорман д’Этиоль очень порядочный малый: он не пытался воспользоваться фавором своей жены ради постов и наживы, а всякий раз, как ей было угодно написать ему, отвечал с безукоризненной вежливостью. Но никогда больше он не встречался со своей женой.

Франсуа Буше - Портрет маркизы де Помпадур, 1759

В 1745 году французская армия под началом Морица Саксонского одерживала победу за победой. Король недавно произвел полководца в звание маршала Франции и при этом пообещал новоиспеченному маршалу, что и сам он, и дофин присоединятся к весенней кампании. И вот это время пришло, пора было вырвать дофина из объятий молодой жены, да и самому расстаться с очаровательной возлюбленной. Брать ее с собой он и не думал во избежание сцен, подобных тем, что разворачивались в Меце. К тому же он имел в отношении ее некоторые планы: ей следовало удалиться в Этиоль в сопровождении двух избранных им царедворцев и учиться от них версальским обычаям, манерам и обхождению. Подобное обучение было совершенно необходимо, чтобы она не наделала ужасных промахов и не сделалась бы посмешищем в обществе, где только и ждали предлога для насмешек и колкостей.

Франсуа Буше - Портрет маркизы де Помпадур, 1756

Мадам д’Этиоль предстояло заучить связи между различными семействами — от кого они вели род, на ком женились, когда возведены в дворянство. Ведь каждую женщину при дворе приветствовали по-разному в зависимости от происхождения ее собственного и ее мужа, причем в расчет принималось также ее искусство хозяйки дома и качество даваемых ужинов. Существовала особая манера садиться и вставать, держать нож, вилку, бокал, а главное — походка. В Версале полагалось иметь довольный вид и держаться весело. Человек, испытывающий печаль, боль, волнение, должен был держать их при себе и являть миру улыбку.

Как во всех закрытых сообществах, определенные слова и выражения употреблять здесь не полагалось. Вместо «подарок» надо было говорить «презент», не «здравствуйте», а «привет вам»; «сходить на французскую» значило посетить французскую комедию и так далее. Если человека несли в портшезе, то при встрече с членом королевской семьи ему полагалось остановиться и сойти на землю. Седоку же экипажа, напротив, достаточно было остановить лошадей и не выходить. Тот, кто вылезал из кареты, проявлял постыдное незнание этикета. Герцогам позволялось воспользоваться «карре» (слово «подушечка» запрещалось) в церкви, чтобы сесть или преклонить колени, но следовало непременно перегнуть ее пополам, потому что только принцы крови имели право опираться на распрямленную подушку. Так что четырех месяцев отсутствия короля едва хватило бы, чтобы мадам д’Этиоль усвоила сотни и сотни деталей наподобие приведенных выше.

Ренетт провела в Этиоле очень счастливое лето. Она вкушала чистую радость ожидания, еще не ведая тех разочарований и усталости, которые сопутствуют исполнению мечты. Мадам Пуассон была больна, день ото дня ей становилось все хуже, но она крепилась — ее силы поддерживала радость за дочь. Крошка Александрина жила у кормилицы в соседней деревне, и мать часто ездила ее навестить. Пришло письмо от Вольтера, в котором он предлагал себя: «Я сердечно дорожу Вашим счастьем — наверное, больше, чем вы можете себе представить, больше, чем кто-либо другой во всем Париже. Не как завзятый старый сердцеед, но как добрый гражданин прошу Вас ответить, нельзя ли мне приехать в Этиоль в мае и шепнуть Вам на ушко два слова». Из Парижа приезжал Коллен, молодой адвокат, которому прочили блистательную карьеру, по делу об официальном разъезде супругов Ленорман д’Этиоль. Разъезд узаконили особым декретом Парижского парламента, для чего специально устроили заседание в шесть утра, чтобы избежать огласки.

Вольтер

Ежедневно из действующей армии прибывал курьер с одним, а то и с двумя письмами от короля, адресованными госпоже д’Этиоль в замок Этиоль и запечатанными печаткой с девизом «Скромный и верный». Однажды ночью в соседнем городке Корбейль взорвался пороховой погреб. Раздался оглушительный взрыв, и дверь в гостиной слетела с петель. Не предзнаменование ли это? Следующее же письмо от «скромного и верного» было надписано: «Госпоже маркизе де Помпадур в Этиоль». В нем лежали документы на поместье Помпадур и на выморочный титул маркизы, восстановленный для Ренетт.

Герб семьи Помпадур

Да ты ж сладенький)

Честный такой)))))

Поместье Помпадур

Все устремились в Версаль, чтобы не пропустить представление новой фаворитки ко двору. Редко когда в парадных покоях собиралась такая толпа. Его величество стоял у камина в глубоком смущении, с пылающими щеками, сурово насупленный. Когда прозвучало имя маркизы де Помпадур, он что-то пробормотал — никто не расслышал, что именно — и отпустил ее холодным кивком. Заметили, что и она очень волновалась, однако сделала три безупречных реверанса и ловко отбросила ножкой шлейф, когда настало время повернуться и уходить, — это и была самая сложная часть всей процедуры.

В покоях королевы набилось еще больше народу, чем к королю, ведь всем было любопытно, что скажет королева своей новой сопернице, хотя и ясно, что наверняка она произнесет одну-две фразы в похвалу ее наряду и отпустит. Это был испытанный версальский способ ничего не сказать. Но королева прекрасно понимала, что за нее уже решили, что она скажет, и предпочла выбрать собственную линию поведения. Она заговорила с маркизой о мадам де Сэссак, поинтересовалась, давно ли они виделись, и рассказала, с каким удовольствием повстречалась с этой дамой на днях в Париже. Маркиза де Сэссак, надо сказать, была одной из немногих аристократок, издавна знакомых с семейством Пуассон. И то, что королева столь естественно и дружески заговорила об общей знакомой, означало для всех свидетелей беседы, что она считает мадам де Помпадур вполне достойной двора. Вероятно, королева знала, что разочарует придворных, и поступила так не без умысла, уж слишком много она терпела мелких уколов, за которые хотелось отплатить.

Портрет Марии Лещинской Шарля-Андрэ ван Лоо

Что до маркизы, то неожиданная доброта королевы окончательно выбила ее из колеи, она разволновалась почти до истерики и принялась горячо уверять, что любит и почитает королеву и все сделает, лишь бы ей услужить — словом, настоящая аристократка вела бы себя иначе. Но королева как будто осталась довольна, а не раздосадована ее горячностью, и две женщины обменялись целыми двенадцатью фразами (которые были внимательно пересчитаны и переданы в Париж в тот же вечер). Разумеется, наблюдатели мечтали, чтобы мадам де Помпадур совершила какую-нибудь постыдную оплошность, но единственная мелкая заминка произошла из-за того, что, снимая перчатку, чтобы поднести к губам край королевского платья для поцелуя, маркиза слишком торопливо потянула ее и сняла вместе с браслетом, который покатился по полу. Затем маркизу проводили вниз, в апартаменты дофина, где ее приняли холодно. Дофин сказал положенную фразу о ее наряде, отпустил и, как утверждают некоторые, показал ей в спину язык.

Портрет Марии Лещинской Жана-Марка Натье

Действительно на полячку похожа