Бабетта всё еще на войне

Следующими фильмами актрисы стали любовная драма «Женщина и паяц» (1959; в Соединённых Штатах и Италии известна под названием «Женщина»), где она сыграла горячую танцовщицу фламенко. В комедии с элементами детектива «Танцуй со мной» (1959) Бардо снова получила возможность продемонстрировать свой талант танцовщицы. Её партнёром по фильму был Анри Видаль, ранее игравший с ней в «Парижанке». На момент съёмок актриса была беременна, и последние сцены с ней снимались только крупным планом.

«Женщина и паяц»

После «Парижанки» экранная пара Видаль—Бардо так полюбилась публике, что режиссёр Мишель Буарон и продюсер Франсис Кон задумали снять ещё несколько фильмов с их участием. Однако до премьеры «Танцуй со мной» Видаль неожиданно умер от сердечного приступа.

Жильбером Беко был женат и не собирался ничего менять в своей жизни. А Бриджит хотелось серьезных отношений. Летом 1958 года в Сен-Тропе Бриджит встретила Саша Дистеля. Он тогда был одним из лучших гитаристов Франции и выступал с такими эстрадными звездами, как Фрэнк Синатра, Сара Воан, Жюльетт Греко. Конечно, вниманием, прикованным к их роману, который длился больше года, менеджер Саши Дистеля воспользовался по полной. Несомненно, понимал все плюсы своего романа и сам Дистель, вдруг без очереди вошедший в мир шоу-бизнеса.

С Сашей

После фильмов «Парижанка», «В случае несчастья», «Бабетта идёт на войну» волна всеобщей любви и безумия буквально захлестнула её. После последнего фильма девушки всего мира делали на голове невообразимый начёс, подражая пышным и роскошным волосам «Бабетты», и причёска так и стала называться «Бабетта». Она стала самой желанной женщиной для мужчин того времени. Где бы ни появлялась Брижит, мужчины были готовы «выпрыгнуть из штанов», а женщины в ярости бросались растерзать её. 

«Когда мне представили на одобрение сценарий, я просто взвыла от ужаса и отчаяния. Я-то представляла себе «Бабетту» очаровательным и забавным фильмом — и вдруг получаю пошлый и совершенно неинтересный сценарий! Я отослала его, перечеркнув все листы красным карандашом и написав везде на полях: «Дерьмо!» На последней странице, где должно было стоять одобрение за моей подписью, я крупно вывела: «Ни за что не буду сниматься в таком дерьме». И подписалась! Какой был скандал! Рауль Леви знал меня не первый день, он понимал: если я сказала «нет» — значит «нет». Окончательно и бесповоротно. С другой стороны, фильм делать надо. Все уже готово. Оплачены павильоны, приглашены актеры, установлены декорации. Вот тогда Рауль подумал о Жераре Ури, который в свой переходный период (он оставил актерскую карьеру, но еще не стал замечательным режиссером) был талантливым сценаристом и автором диалогов. Рауль, Кристиан и Жерар работали день и ночь. Они создали новую Бабетту, простушку-победительницу, и собрали сценарий буквально из лоскутов, чтобы уже приглашенные актеры не выпадали из новой версии! Через несколько дней, внимательно прочитав новую «Бабетту», я поставила на сценарии свою подпись с самыми теплыми словами в адрес Жерара Ури: если бы не он, фильм вряд ли бы состоялся, с моим участием уж точно! Оставалось найти мне партнера. Я провела пробы на студии в Сен-Морисе — с Пьером, Полем и Жаком в один день! Лично мне из этой троицы больше всех нравился Жак Шарье. Весь день в студии я видела Жака, говорила с Жаком, репетировала с Жаком, обедала с Жаком, играла любовь с Жаком, а вечером, возвращаясь на Поль-Думер, заставала там Саша, ужинала с Саша, ложилась в постель с Саша… и во сне видела Жака! У меня всегда был очень практичный, приземленный характер, хотя у тех, кто видел меня на экране, может создаться впечатление, что я легко теряю голову от любви. Я, однако, предпочитаю синицу в руках журавлю в небе. На данный момент моей опорой, моим сегодняшним днем, моим спутником был Саша. Но моей мечтой, идеалом, прекрасным принцем, моей утопией был Жак! Я разрывалась между двумя мужчинами, находя у каждого как преимущества, так и недостатки. В один прекрасный день Саша, понятия не имевший о моей слабости к Жаку, ликуя, сообщил мне, что он отправляется на гастроли! Его нимало не беспокоило, что я останусь одна, усталая, что я буду скучать! Он думал только о гастрольной поездке со всем своим штабом, да что там говорить — о славе! Звездой в нашей чете внезапно стал он! Он со своими контрактами, своими музыкантами, своим мозговым трестом, своим «паблик-рилейшн». Если бы он знал тогда, что его первой и главной «паблик-рилейшн» была я… Он понял это слишком поздно, когда все развеялось, как дым, ничего или почти ничего не осталось от славы! Не он один совершил эту ошибку. Я говорю с такой уверенностью, потому что жизнь, как ни прискорбно за моих спутников, не раз доказывала, что это правда! Свой час славы познал каждый мужчина, что-то значивший в моей жизни, будь он певцом, актером, плейбоем, художником или скульптором. Каждый думал, что этой славой обязан только себе, и каждый был жестоко разочарован, видя, как она осеняет его преемника, а ему приходится вернуться к унылым будням. Я не говорю о Саша — он сумел, благодаря труду и упорству, сохранить известность, которая, быть может, слишком легко ему досталась. Но его случай — исключительный, и мужество всегда достойно уважения. Короче, Саша уехал, а я по-прежнему не любила оставаться вечерами одна. Ален Каре, мой поверенный во всех делах, подал мне идею устроить скромный ужин вдвоем с Жаком…»

С Жаком

«В один прекрасный день, 22 апреля 1959 года, Жак поговорил со мной с глазу на глаз, чтобы сообщить следующее: мне нужен ребенок. Он сказал это так серьезно, так многозначительно, так проникновенно! Ребенок? Да он спятил! Ничего подобного. Ребенок поможет мне обрести душевное равновесие, станет моей защитой, моей силой, внесет в мою жизнь любовь и нежность, которые мне так необходимы. Когда у меня появится мой малыш, моя жизнь, мое божество, плоть от моей плоти, все остальное покажется мне смешным, глупым и ничтожным. Он, Жак, любит меня безумно, хочет, чтобы я была счастлива, хочет, чтобы я стала его женой и родила ему ребенка. Я очень хотела ему поверить. И я поверила! Он сделал мне ребенка в тот день, со всей любовью, со всей решимостью, на которую способны только пылкая страсть юности и легкомыслие незрелого ума. Когда этот несвоевременный приступ безумия прошел, я опомнилась, высвободилась из его объятий и хотела было ринуться на всех парах в ванную. Но он меня не пустил! Он даже разозлился на меня за такую реакцию. Но я протрезвела, и я не хотела ребенка! Нет, Боже, только не это! У меня была как раз середина цикла, самые опасные дни. Я ухитрилась вырваться, но Жак оказался проворнее и загородил дверь ванной!».

Чтобы сделать аборт, Брижит побывала у многих врачей, но все боялись идти на риск – ведь это сама Брижит Бардо. Позже Брижит Бардо скажет: она не настолько сильно любила Жака Шарье, чтобы создавать с ним семью. Однако предстоящее появление ребёнка на свет заставило её принять предложение актёра. День свадьбы держали в тайне, но несмотря на это, когда молодая пара подъехала к мэрии, их ожидали до двухсот репортёров. «Я надела в тот день миткалевое платье в бело-розовую клеточку, сшитое в «Реале». Именно оно дало толчок разнузданной моде. А я, между прочим, выбрала это платье за его простоту и нежную расцветку. Сама того не желая, 18 июня 1959 года я ввела в моду миткаль в клетку, длинные светлые волосы и мягкие туфельки без каблуков».

Свадьба

«А я в это же время должна была сниматься в «Хотите танцевать со мной?» на студии «Викторина» в Ницце! Ну и профессия у нас, актеров, немного же нам придется бывать вместе! Или мы не женимся…Или мы женимся, но в каких условиях…Между двумя пробежками в ванную комнату я лихорадочно размышляла. Мне было муторно в прямом и переносном смысле этого слова. Поистине, мир полон мрази! Мама увела меня в свою комнату:

— Брижит, что ты решила? Ты в силах выдержать весь этот шабаш?

— Нет, мама. Я отсюда не выйду, пусть меня оставят в покое, я больше не могу.
Мама как мой официальный представитель передала это всем. Жак поднялся ко мне, взвинченный донельзя. Я лежала на маминой кровати.

— Неужели ты не можешь не капризничать хотя бы в день твоей свадьбы? Мои родители здесь, я здесь, все тебя ждут, ты должна выйти, я люблю тебя, люблю…

— Я делаю то, что я хочу. А я не хочу — и точка!

— Брижит, научись наконец владеть собой, ты повинуешься только инстинктам, стань же взрослой, будь мужественной, пора уже знать, чего тебе хочется!

— Чего мне хочется?..
Скок! — я скрылась в ванной. Согнувшись над раковиной, я размышляла. Если я не выйду замуж сегодня, то не выйду за Жака уже никогда, то есть стану матерью-одиночкой. А хотела я опоры, мне был нужен мужчина, муж, а не ребенок, которого придется растить совсем одной… Я была на втором месяце, если не удалось сделать аборт на первом, то теперь и речи быть не может, значит?..Значит, отступать некуда! Вперед! Бедный папа — он-то собирался вести меня под руку к господину мэру. Такой потасовки свет еще не видывал! Нам пришлось работать кулаками и ногами, пробивая себе дорогу сквозь толпу фоторепортеров. Они влезли на столы, заполонили зал, опрокинули стулья и кресла для новобрачных. Я плакала, уткнувшись в плечо Жака, который понял — увы, слишком поздно! — свою ошибку. Когда снимки появились в газетах, подписи гласили, что я прижала его к своей груди, произнося традиционное «да», и лишилась чувств от волнения. При поддержке полковника Шарье папа припомнил свой командный голос капитана 155-го Альпийского пехотного полка. Они заявили, что, если все фотографы не очистят без промедления зал бракосочетаний, — никакой церемонии не будет; что здесь не цирк и не ярмарочное гулянье, что мы собрались для того, чтобы заключить брак, и имеем право требовать, чтобы это исключительно важное для всех нас событие свершилось, как и полагается в таких случаях, в спокойной обстановке и при надлежащем уважении. Спешно прибывшие жандармы помогли им затолкать репортеров в соседнее помещение, но, когда хотели закрыть двери, мэр напомнил, что бракосочетание — событие публичное и брак, заключенный «при закрытых дверях», будет считаться недействительным и незаконным. Жандармы пришли на выручку, закрыв все выходы живым барьером, чтобы не дать фотографам снова броситься на нас. Вот в такой кошмарной, накаленной до предела обстановке, перед измученными и напуганными родителями, под непрестанными вспышками фотоаппаратов нас с Жаком объявили мужем и женой. Слезы застилали мне глаза, Жак весь позеленел — а ведь мы были самой обыкновенной молодой красивой парой, мы хотели немногого — всего лишь спокойствия, уединения и доброжелательности. Но нам было в этом отказано.

Свадьба

«Наше свадебное путешествие началось с того, что мы бегом, чтобы оторваться от фоторепортеров на перроне Лионского вокзала, отправились назад в Сен-Рафаэль. Мне пришлось покинуть славный домик моих родителей и укрыться в «Мадраге». Но и там было одно дерево, особенно удобное в качестве насеста для фотографов — мы окрестили его «мудацким деревом»! Жак, я, Ален и собаки — какой покой после прошлого лета! Но дом, окруженный со всех сторон телеобъективами, был холодным, нежилым и чужим. Жан-Клод Симон — в то время он еще был моим другом — посоветовал мне завести сторожевую собаку, настоящую, предназначенную исключительно для охраны. Я была на вилле одна, когда хозяин питомника привез мне Капи. Мое приобретение оказалось помесью волка с шакалом: пес показывал зубы, а глаза у него горели угрожающим желтым огнем. Держать при себе хозяина питомника вечно я не могла, рискуя навлечь на себя справедливый гнев моего мужа. Настал момент, когда мне пришлось поблагодарить его и остаться наедине с «моим» псом. Я спустила его с поводка, чтобы он без помех ознакомился со «своей» территорией. Капи бежал за мной — вот-вот бросится, клыки оскалены, глаза полыхают жутким желтым пламенем! Я задала стрекача и едва успела запереться в первой же комнате: оскаленная морда «моего Капи» уже тыкалась в стеклянную дверь. Вот так попалась в собственную ловушку. Освободил меня Жан-Клод Симон. Он зашел в «Мадраг» — он вообще был здесь частым гостем, — дал псу хорошего пинка в зад, и тот убежал, поджав хвост. За свою долгую жизнь Капи перекусал всех моих друзей, включая и министра связи: когда тот однажды любезно нанес мне визит, мне же пришлось мазать ему ляжку меркурохромом! Зато мой пес не раз и не два великодушно позволял ворам обчистить виллу «Мадраг». Вероятно, Капи был воспитан в духе социализма и полагал, что каждый имеет право на свою долю пирога».

«На обязательном перед каждыми съемками медицинском осмотре мы, помимо всестороннего обследования, были обязаны, положа руку на сердце, письменно ответить на ряд вопросов и подписаться. Женщин, в частности, спрашивали: «Беременны ли вы в настоящий момент?» и «Когда были последние месячные?» Как назло, этот осмотр я проходила не в Париже, у моего доброго доктора Гийома, а в Ницце, у незнакомого и ужасно недоверчивого врача, который так и сверлил меня глазами поверх очков. Когда я ответила «нет» на первый вопрос, «две недели назад» на второй и подписалась, этот проклятый лекарь потребовал, чтобы я сделала пипи в баночку для анализа «на крольчиху» — это-де самый надежный тест на беременность. Я попалась! Я пошла к Дада.

— Дада, ты можешь кое-что для меня сделать?..

— Конеш-ш-шно, Бриззи, всо, что хош-ш-шешь, сокр-ррр-ровище мое.

— Дада, сделай пипи в чистую баночку из-под варенья и дай ее мне.

— ???

— Дада, пожалуйста, ни о чем не спрашивай, это очень важно.

И я отнесла в лабораторию пипи моей Дада, наклеив на банку ярлычок «Брижит Бардо».

Итак, в июне 1959 года она стала супругой Шарье. Последние месяцы беременности актриса провела в своей квартире, опасаясь даже открыть шторы на окнах. Папарацци буквально окружили её дом, надеясь сделать хотя бы один кадр беременной Брижит.

«Мы жили, как в клетке. Правда, мы могли пересечь лестничную площадку и оказаться в квартире напротив: еще несколько квадратных метров, где можно было ходить кругами. Но мы просто сходили с ума! Как же я понимаю зверей, на всю жизнь запертых в тесных клетушках зоопарка! Доктор Лаэннек, которому предстояло принимать у меня роды, посоветовал мне по часу в день гулять пешком в Булонском лесу с моими собаками. Но как я могла совершать этот необходимый моцион, когда десятки набитых фоторепортерами машин поджидали меня возле дома? Я заказала у Дессанжа парики — черные, с короткой стрижкой. Выйти я никуда не могла и видела, как с каждым днем увеличивается темная полоса у корней моих светлых волос. Нужно было покраситься, но сама я никак не могла этого сделать. Весь день я ходила в парике, это было очень мило, но вечером, сняв его, я видела мои волосы, слипшиеся, тусклые, как слежавшееся сено, видела широкую каштановую полосу у корней и чувствовала себя грязной, неухоженной. А ведь длинные густые волосы всегда были моей гордостью, моим лучшим украшением. Что же я с ними сделала? Наконец однажды я решила, надев черный парик, поехать к Дессанжу подправить свою красоту. Жак увидел меня, когда я была уже готова, на выходе, в сопровождении Алена, который должен был вести машину. — Куда это ты? — К Дессанжу, покрасить волосы. — Я тебе запрещаю! — Могу я узнать, на каком основании? — Запрещаю, и все! — А я все равно поеду! Затрещина обрушилась на меня, прежде чем я успела среагировать. Моя голова так стукнулась о дверцу стенного шкафа, что та треснула: в резьбе осталась пробоина! От такого нокаута я отключилась на несколько секунд и упала. К счастью, парик немного смягчил удар. Я чувствовала, как сильно стучит что-то в виске в ритме ударов моего сердца. Очень долго я лежала, скорчившись, на полу и плакала. Мне хотелось умереть.»

« Ален долго ждал меня внизу, окруженный фоторепортерами, которые тоже меня ждали. Я все не выходила; наконец он поднялся и нашел меня лежащей в позе зародыша, с синяком у виска, в полной прострации. Моя правая почка оказалась слабой, а в результате падения весь вес младенца пришелся на нее, и в тот же вечер меня скрутил приступ нестерпимой боли. Срочно вызванный доктор решил было, что это выкидыш, но потом определил почечную колику. Я так мучилась, что пришлось вколоть мне морфий. Я и не знала, как хорошо бывает после этого чудодейственного укола. Боль утихла, и я парила в каком-то удивительном мире. Какие все вокруг красивые, какие все добрые! Даже Жак, склонившийся надо мной, казался мне сказочным существом. Мама, ласковая, встревоженная, смачивала мне губы ледяной водой, а я бредила, купаясь в беспредельном блаженстве, я пугала всех, а сама обретала покой. Это был первый из длинной череды приступов, не отпускавших меня до рождения Николя. На Жака после той памятной затрещины я смотрела с ненавистью. Теперь я ждала его отъезда в армию — пусть остается там как можно дольше и оставит меня в покое! Треснувшая дверца стенного шкафа постоянно напоминала мне о его несдержанности, злобе и дурацком желании непременно настоять на своем. Я мечтала, чтобы с ним обошлись так же безжалостно, как он обошелся со мной. Меня опять мучили почечные колики».