С Марией Тварадзе мы познакомились в Непале: она приехала в Катманду сразу после сильного землетрясения и вскоре отправилась в отдаленные горные деревни – туда, где ситуация была особенно тяжелой. Такая у нее работа: Маша – консультант по психологическим вопросам в чрезвычайных ситуациях.
В эксклюзивном интервью «Дети Mail.Ru» она рассказала, как помочь детям и родителям пережить потрясения после катастроф, и поделилась впечатлениями о работе в разных странах.
– Мария, что привело вас на эту работу?
– По образованию я – гештальт-психолог, а на эту работу попала, можно сказать, случайно. В 2010 году я работала в Кыргызстане – вела тренинги для врачей об особенностях психологического сопровождения пациентов с хроническими заболеваниями. В это время там случился вооруженный конфликт на этнической почве. Меня попросили помочь зарубежным тренерам, приехавшим обучать местных специалистов психологической поддержке пострадавших. Никакого опыта в этой сфере у меня не было, но в тот момент любые руки были на счету.
Потом меня пригласили работать в Ливию, я согласилась – и вскоре поняла, что могу быть полезна на такой работе, потому что обладаю подходящими для нее качествами: легко адаптируюсь к походным условиям, нахожу общий язык с людьми и, главное, достаточно сильна, чтобы не разрушаться от того, что вижу. С тех пор я побывала по работе в Ливии, Ираке, Непале, Танзании.
В Ливии мы проводили в школах различные психологические и социальные мероприятия, старались помочь детям и учителям справиться с последствиями долгой гражданской войны. В Ираке работали с сирийскими беженцами от ИГИЛ. В Непале я была сразу после землетрясения – многие деревеньки и города в горах были полностью разрушены, люди жили в палатках, спали на земле. В Танзании участвовала в огромной программе помощи беженцам из Бурунди – их лагеря существуют там десятки лет, в этих условиях родилось уже несколько поколений, и неизвестно, смогут ли они когда-нибудь вернуться на родину.
– Когда вы приезжаете на место катастрофы, в чем конкретно заключается ваша задача?
– В основном, я веду тренинги и семинары, рассказываю, как справляться с последствиями стресса, как жить в условиях стресса, как помочь людям пережить горе, утрату. Знакомлю с простыми психологическими техниками, которые могут использовать все, не только профессиональные психологи.
Слушатели таких тренингов – обычно учителя, врачи, социальные работники. Например, это может быть инструктаж для работников так называемого «детского городка» (они обычно организовываются там, где дети временно не могут учиться, например, школа разрушена или в нее небезопасно ходить). Обычно это простой домик или палатка, где мальчики и девочки могут проводить время. Там с ними занимаются учителя, волонтеры, просто инициативные мамы – кто чем может.
Хорошо, если есть профессиональные психологи, но их всегда не хватает. Да и не обязательно быть психологом – дети с удовольствием рисуют, играют в спортивные игры, поют. Им просто нужен внимательный и добрый человек, который поможет все это организовать.
– Какие психологические техники вы рекомендуете этим людям?
– К сожалению, у меня нет времени, чтобы научить людей применять профессиональные психологические техники. Так что я обычно отговариваю людей использовать их, если они этого не умеют, т.к. этим можно скорее навредить, чем помочь. Например, есть идея, что ребенку (как, впрочем, и взрослому), пережившему что-то страшное, травмирующее, важно «вытащить» свои чувства наружу и рассказать о них. В целом, идея эта верна, но такой рассказ поможет лишь в том случае, если после него ребенок почувствует себя в безопасности, получит поддержку, сочувствие. А часто выходит так, что детские впечатления ужасают взрослых, они «проваливаются» в свои собственные переживания, пугаются и не знают, как реагировать.
Я обычно на тренингах объясняю, что для разговоров на такие темы нужно постараться создать доверительную и безопасную обстановку. В первую очередь мы обсуждаем, какие чувства взрослые испытывают, столкнувшись с болезненными детскими переживаниями, как реагируют и как выражают свою поддержку. Иногда мы проигрываем какие-то ситуации и вместе думаем, как лучше было бы себя повести в том или ином случае. Разговоров на болезненные темы ни в коем случае избегать не нужно, это только усилит страх ребенка, но к ним важно быть готовыми.
В основном я говорю о том, что главное – присутствие рядом с ребенком. Это, кстати, касается и взрослых. Нужно просто дать человеку возможность почувствовать, что ты рядом, что ты сочувствуешь и готов выслушать его, если он захочет поговорить.
– А как это работает в случае с малышами?
– Чем младше дети, тем сложнее им выражать себя через слова. Они могут придумывать игры, рисовать, лепить... Если даже учитель не знает никаких техник для работы со страхами или горем, он может просто участвовать, проявлять интерес. Например, ребенок рисует, а ты спрашиваешь: «Кто это на картинке? Что он делает? Он злой или добрый? Страшный или нет?» Если злой, предлагаем: «Давай вместе нарисуем защитника».
К сожалению, у учителей, как правило, нет опыта проводить интерактивные занятия с детьми. Очень часто обычный урок выглядит так: учитель стоит посреди класса и читает вслух книжку, а тридцать человек сидят и слушают. Никаких вопросов, никакого взаимодействия. Конечно, в таком классе детям будет очень сложно начать откровенно говорить о себе.
– Насколько важны семейные связи в ситуации кризиса?
– Это главное. Иногда все мои советы сводятся к тому, чтобы больше проводить времени вместе, заботиться друг о друге. Много раз убеждалась: если в семье хорошие отношения и люди привыкли делиться своими переживаниями – и хорошими, и плохими, – им легче переживать трудности. И, к сожалению, кризис – очень неподходящее время, чтобы этому учиться: такая привычка формируется долго.
Во многих культурах люди вообще не умеют говорить о своих чувствах и мыслях, у них нет такой привычки. Я стараюсь рекомендовать то, что привычнее людям.
– Люди разных культур по-разному реагируют на трудности?
– Да. Психологические упражнения, техники, которые работают в России, будут совершенно бессмысленными, например, в Непале. А в арабских странах считается, что мужчина не должен показывать слабость, растерянность или страх, тем более мне – женщине. Так что они, скорее, будут настроены агрессивно и демонстрировать презрение.
Вообще, в своих поездках я поняла: выводы об особенностях других культур нужно делать очень осторожно, даже если они кажутся очевидными. Вот, например, в Ливии мне показалось, что к детям проявляют довольно мало нежности. Но ведь я редко вижу людей в семейной обстановке, может, они так ведут себя только при посторонних?
Семейные связи в Ливии намного сильнее, чем у нас, в России. Я не видела там ни одного нищего или бездомного. Когда спросила об этом местных, мне ответили: если человек просит денег на улице – это оскорбление для всей его семьи. Родственники вовсе не обязательно любят друг друга или хорошо друг к другу относятся, но помочь обязаны просто потому, что они – семья. Правда, в городе, где я работала, живут семьи довольно богатые. Может, в других местах было бы иначе.
А вот, например, в Непале меня поразило то, как женщины следят за собой – даже во время катастрофы. Мы сидели в деревне, где после землетрясения все было разрушено: люди жили в бараках, сколоченных из листов фанеры, или в палатках. Нет ни света, ни воды. К тому же – сезон дождей, ужасная грязь... Вода есть только в колонке, на улице. Это значит, что помыть голову, постирать одежду можно только посереди улицы, при всех. При этом женщины выглядели очень ухоженно – чистая одежда, красивые прически, платок под цвет платья и даже маникюр! Мне особенно запомнилась девочка, у которой в косичку был вплетен живой цветок – несмотря на страх и разруху, кто-то не поленился утром сделать ей прическу.
А в Танзании, в лагере беженцев, все было наоборот: много маленьких детей – и все ужасно грязные, простуженные – хотя и жарко. Было очевидно, что люди о гигиене не заботятся. Но и там я однажды увидела парня, который мыл белые кроссовки. При том, что земля там – красная, липкая, обувь пачкается мгновенно. Я свои ботинки даже не пыталась мыть, а вот он сидел на пне и мыл белые кроссовки с мылом. Такова иногда реакция на стресс. А она бывает разной...
– С какой реакцией на стресс вы сталкиваетесь чаще всего?
– Многие люди становятся пассивными – словно боятся совершать какие-то действия. Обычно этому состоянию даже дают какое-то рациональное объяснение – например, «страшно на улицу выходить». Или беженцы не ищут работу – потому что «все равно это бессмысленно». А на самом деле в чрезвычайном положении действительно появляется ощущение, что ничего невозможно предсказать. В любую минуту все может измениться, никто ни от чего не застрахован. Так зачем суетиться?
Так что почти всем людям, с которыми мы работаем, бывает полезно строить короткие и четкие планы: что сделать сегодня, что – завтра. Не думать надолго вперед. Мы вообще стараемся как можно больше вовлекать людей в какую-то полезную и понятную деятельность – уборку территории, уход за детьми, готовку еды – лишь бы без дела не сидели. Часто помощь психолога заключается просто в том, чтобы подтолкнуть людей, переживших катастрофу, вернуться к работе и семейным обязанностям.
– В чем главные трудности вашей работы?
– Для меня труднее всего – осознавать свои ограничения и «держать дистанцию». Очень многим людям нужно просто человеческое участие, чтобы кто-то их выслушал, поддержал, придал уверенности... А я чаще всего не знаю местного языка, да и времени у меня немного.
Надо понимать, что профессиональной психологической помощи всегда не хватает, и даже не потому, что недостаточно специалистов. Можно привезти целую армию психологов, но они не знают чужого языка, не могут добраться до нужного места, да и местные зачастую предвзято относятся к психологам... Мало кто сам, по доброй воле, обращается за консультацией. Кроме того, отношение к гуманитарной помощи сформировано очень потребительское – люди, в основном, думают, что чем жальче и беспомощнее они будут выглядеть, тем больше помощи получат. К сожалению, часто это действительно так.
С другой стороны, наша ошибка, как правило, заключается в том, что мы не успеваем разобраться, кому что нужно, и чешем всех под одну гребенку.
– Вы работаете в довольно экстремальных условиях... Женская ли это работа?
– Интересно, что среди гуманитарных работников довольно много женщин, хотя россиянок – мало. А для молодых европейцев 20-25 лет это вполне нормальная история – отправиться на год волонтером в Замбию или, скажем, в Гану. Мне кажется, это очень хороший опыт – жаль, что в нашей стране это мало кто делает.
Также читайте о том, нужно ли ругать чужих детей.
