«Давайте включим режим повышенной нежности»
Антон Скулачев, учитель литературы гимназии No1514, председатель Гильдии словесников:
— Этот год для всех нас — проба настоящего. Мы должны были понять, что важно, а что нет, от чего можно отказаться, от чего нельзя. И мне кажется, это главный вызов для учителя.
Потому что — давайте смиримся — мы, например, не успеем «пройти программу». И это нормальная, классическая кризисная ситуация, когда вдруг обнаружилось, что мы не сможем жить так, как жили раньше.
Конечно же, дистант для школы — это настоящая катастрофа, при всей неизбежности таких мер.
Сенсорная депривация, в которой мы с детьми находимся, будет иметь чудовищные последствия. Перевести офлайн-обучение в онлайн — это почти как дышать с помощью кислородной маски, уж простите за такое резкое и актуальное сравнение.
Но зато у нас открылась возможность посмотреть на программу свободно, увидеть в ней пластичность. Нужно переосмыслить ответы на многие вопросы, прежде всего — «зачем»? Какой смысл в том, что я делаю? Какой смысл в этой теме? Чем мы вообще с детьми занимаемся на уроках? Зачем нам литература? Зачем мы пишем сочинения?
Потому что, не сделав этого, мы получим тот кошмар, который получается, когда офлайн просто перекладывается в онлайн. «А если будет пропущена важная тема?» — спросите вы. Думаю, что никто не умрет, если пропустим. Я полагаю, надо двигаться от внутреннего ощущения класса и детей. Очень важно принять — я говорю о своем предмете, — что у нас цель — это не впихнуть в ученика как можно больше. Неужели из нас есть кто-то, кто прочитал прямо всю русскую классику?
Цель учителя — сделать так, чтобы ребята потом читали всю жизнь. Думаю, поэтому на дистанте разумнее себя спросить не о том, какую тему я сейчас должен пройти по программе, а что сейчас интересно детям и куда нам с ними органично двигаться.
Потому что любые формы принуждения совсем не работают в режиме онлайн. Мне кажется, преподавание и вообще работа учителя превратилась в психотерапию, мы все нуждаемся прежде всего во взаимной поддержке.
И я хочу процитировать директора «Новой школы» Кирилла Медведева, который назвал время карантина «режимом повышенной нежности» — к другим, да и к себе самому. Это дается очень тяжело, потому что мы очень устали, но это главная задача.
А успеем, сколько успеем — Бог с ним.
Я говорю даже не столько о темах, сколько о том, как можно перестраивать процесс внутри тем, отбирая важное, ключевое, наполненное смыслом для учеников. В школе мы делаем очень много вещей, которые лишены смысла. Решаем тесты, например, или пишем контрольные на знание текста. Или пишем контрольные, которые можно списать.
«На дистанте все всё спишут», — говорят учителя. Но так это отличная новость! Потому что ученик списывает не тогда, когда он не знает ответа, а тогда, когда он не понимает, зачем ему это делать самостоятельно.
И это хороший повод отказаться от подобных заданий и наконец сосредоточиться на заданиях творческих, что мы с коллегами и делаем. Во-первых, творчество не спишешь. Во-вторых, только в нем и есть смысл, в отличие от тестов и прочих репродуктивных вещей.
Дистанционное обучение можно и нужно превращать в пространство творчества, и тогда оно станет и обучающей средой тоже. И здесь «цифра» становится помощником: возможность, к примеру, всем вместе работать над одним творческим заданием в гугл-документах или Padlet, оценивать работы друг друга... И здесь, кстати, еще один конструктивный момент: возможность передоверить оценку ученикам, развивая в них умения оценивать самих себя и друг друга.
Мы же знаем, что тревога — самое неконструктивное состояние человека. В состоянии тревоги он не способен принять никакого продуктивного решения, он способен только разрушать себя изнутри. Если мы все загоним друг друга буквально физически, смогут ли ребята сдать экзамены? Конечно, нет.
Я еще ничего не сказал про всякие высшие инстанции. Ужас заключается в том, что они планомерно работают в противоположном направлении. В сентябре проводили ВПР, и вместо того, чтобы единственный месяц, когда дети были в школе, заниматься внеурочной деятельностью и мотивировать ребят, многие учителя должны были натаскивать их на абсолютно однотипные, скучные задания.
Та картина мира, которую я описал, перевернута с ног на голову: вместо смыслов мы говорим про форму. Если нам действительно важно, чтобы ученики репродуктивно воспроизводили зазубренное за день до ВПР, а потом его забывали, это несерьезно.
Мне кажется, что это вообще очень хороший жизненный опыт, потому что смыслы и ценности важнее, чем формализм, горизонтальные связи важнее вертикальных иерархий. Ответ на вопрос «зачем» — это главный вопрос человеческой жизни, а вовсе не ответ на вопрос, «как нам все успеть». Как все успеть — это вопрос про смерть, а зачем — это вопрос про жизнь.
«Дети изучат в два раза меньше? Это не катастрофа»
Дмитрий Шноль, заведующий кафедрой математики и учитель школы «Летово»:
— Для учителей в уходящем году самое важное — переосмыслить свою профессию. Дистант поставил нас в совершенно новые условия и потребовал обдумать, что мы делаем, почему и зачем. Есть несколько основных вещей.
Номер один. Школа — это не место, где главным образом получают знания. Новость неожиданная, как оказалось, и для родителей тоже. Они думают, что дети ходят в школу знания получать. А они там живут.
И учителя тоже там живут, а просто выдавать знания в зуме им скучно. Если так долго продлится, учителя начнут менять профессию, потому что у них почти полностью уходит удовольствие от процесса.
Рассказывать материал, когда вместо детей на экране аватарки или черные надписи, — мука смертная. Оказывается, основное, что ты делал на уроке, — не обсуждал теоремы и задачи, а видел лица, глаза и понимал, кто как отреагировал, что-то проживал вместе с ними. А дистанционно уловить реакцию класса очень сложно. Вот это отсутствие жизни и вынужденный чисто функциональный подход к занятиям показали, что в школе знания не главное. Честно говоря, я и раньше так думал.
Номер два. Позволю себе провести евангельскую параллель. Мы помним, что не человек создан для субботы, а суббота — для человека. Так вот, и учителям, и родителям оказалось трудно понять, что это не ребенок создан для программы, а программа — для ребенка.
Учителя страшно переживают: «Мы же не успеем ничего пройти, а им потом экзамены сдавать через год, давайте увеличим количество домашних заданий...» Родители переживают точно так же: «Ой, он же дома балду гонять будет и ничего не выучит...»
Ну и Бог с ней, с этой программой.
Программа не догма, она была придумана для других обстоятельств. Цель школы — развивать мышление, учить коммуникации, сотрудничеству, ну и заодно рассказывать, что такое щелочные металлы, теорема Пифагора и Бородинская битва. И если дети изучат за дистант в два раза меньше, то катастрофы не случится.
До сих пор наше общество думает, что школьное образование устроено так: нужно какую-то порцию знаний усвоить и потом выдать на экзамене, а как изменился человек, что он смог понять про себя и мир за школьное время — это плохо измеримый побочный продукт. Но мы по опыту знаем, что в среднем человек забывает основную часть школьной программы через 5–7 лет, если он эту информацию дальше не использует в профессии. Так мы устроены.
На заре моей педагогической деятельности у меня была выпускница — настоящая, честная золотая медалистка. Хотя Таня абсолютно гуманитарная девочка, экзамен по математике она сдала великолепно. Прошло 5 лет, она окончила институт, выучила там четыре языка. И вот на вечере выпускников я раздаю сохранившиеся у меня тетради контрольных работ за 11-й класс. Таня открывает эту тетрадку и практически начинает плакать. Я даже перепугался. Она говорит: «Дмитрий Эммануилович, я понимаю, что это я писала, и я когда-то это все понимала. Но сейчас... какие-то интегралы, логарифмы. Я ничего не понимаю!»
Убеждение, что детям обязательно нужно выучить кольчатых червей и многогранники, очень странное. Мы «ветхозаветно» думаем, что ребенок создан для программы.
Первый вопрос, который должен стать у профессионального сообщества, а потом и довольно быстро перейти к родителям: «Ребята, условия новые. Как переформатировать программу, чтобы школьники не умирали перед экраном?»
У меня есть такая историческая параллель, по-моему, всем понятная в нашей стране — это эвакуация. Вот 1941 год, дети сели на поезда, куда-то приехали: поселиться негде, школы забиты, бумаги нет, писать не на чем. И так 2–3 года. И что произошло? Они не окончили школы, не выучились в вузах, не стали нормальными, успешными людьми?
Третья вещь, которая тоже кажется важной, лежит в правовой плоскости. Вот когда мы живем нашей нормальной жизнью, то в школу приходят люди, которые следят, чтобы все нормы СанПиНа были выполнены: ходят по классам, смотрят, все ли лампочки горят, какова квадратура на одного ученика, и, если что, — выписывают штрафы и дают время на исправление.
Как только случилась пандемия, выяснилось, что можно вообще все делать вне всякого законодательно-правового поля. 99,9% учителей, которые работают дистанционно, не имеют квалификации дистанционного преподавателя. Я сейчас не хочу все свалить на начальство, которое требует от всех чего-то незаконного, я просто говорю, что мы оказались вне правовых норм.
Никто не сказал: «Ребята, вообще-то вы не имеете права преподавать дистанционно, потому что у вас нет такой квалификации. Вы сейчас угробите детей, собьете им мотивацию, испортите глаза. Вас же никто не учил, как надо преподавать дистанционно. Сидите по домам и ничего не делайте, потому что главный принцип — не навреди». Нет, сказано было обратное: «Берите-ка свои личные ноутбуки, мобильные телефоны и начинайте вести уроки». И это показывает, что все предыдущие придирки к лампочкам — они не очень серьезны.
Но мы, взрослые люди, осознаем, что ситуация экстраординарная, мы не просто наемные работники, мы любим свое дело и считаем его важным, мы и в обычных условиях часто сами оплачиваем что-то нужное на работе, если по-другому не получается. Но какой тон должен быть у администрации в таких обстоятельствах? «Дорогие коллеги! Мы понимаем, что вы волонтерите, используя личные инструменты и оплачивая свой интернет-трафик. Спасибо вам большое! Чем вам еще помочь?» Но, как правило, тон совершенно другой: «Вы должны то, вы должны сё, отчитайтесь так, отчитайтесь сяк». Что можно требовать от работника, пока ты как работодатель не обеспечил его всем необходимым, включая переобучение?
Но есть в дистанте и положительные стороны.
Мне кажется, это очень полезный опыт. Родители вдруг поняли, что им трудно с собственными детьми, и стали больше ценить учителей и школу как институт.
К тому же есть школьники, которые от дистанта очень выиграли — прежде всего, это ученики 10-х и 11-х классов, которые знают, что им нужно, и работают самостоятельно.
Выиграли также дети-совы, я увидел это по одной своей ученице. Эта девочка в классе часто была какой-то вялой и успевала средне, а на дистанте стала слать прекрасные работы. Я не выдержал и спросил: «Аня, а что в течение года было так ни шатко ни валко?» А она мне говорит: «Понимаете, я хорошо работаю только ночью. Сажусь за алгебру в час — и отлично, до двух я уже все сделала».
Но вот еще о чем мы точно не успели поразмышлять. Наши школьники — это поколение людей, которые во взрослой жизни в основном будут учиться онлайн, и мы как учительское сообщество не подумали, как бы так сделать, чтобы у них их первая встреча с большим онлайн-образованием не была серьезной травмой. Потому что, если тебя бросили в воду и ты сразу стал тонуть, потом учиться плавать довольно трудно. А мы были нацелены на программу, на завтрашний экзамен. Но будем надеяться, что дети более выживаемы, чем нам кажется.
«Все надеются, что финиш за следующим поворотом, и ползут к нему на четвереньках»
Ирина Лукьянова, учитель литературы в школе «Интеллектуал»:
— Очень тоскливый получился год. Мы почти не виделись с детьми: фактически из двенадцати месяцев очно мы встречались только три. И тут подводить итоги довольно тяжело, потому что личные итоги неотделимы от учительских.
Например, я могу работать из дома, и в результате превращаюсь в совершенно обломовское существо, которое не просто никуда не выходит, но еще и не испытывает никакого желания это делать. У меня даже в Google-классе довольно долго стояла заставка: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку».
На дистанте ужасно трудно всем. Старшеклассники оказались в ситуации, когда вместо общения, их основной возрастной задачи, им предлагают его суррогат. При этом они бесконечно выполняют какие-то задания — и очень от этого устают.
Одна девочка, которая училась у меня на курсах творческого мастерства, в своем эссе про дистант написала, что сначала мы все очень радовались тому, что можно подольше поспать, а потом оказалось, что мы просто заперты: сидим как запуганные куры в своем курятнике и боимся высунуть нос наружу, потому что где-то там ходит лиса.
Родители тоже устают, потому что на них оказалась возложена та функция, с которой всегда худо-бедно справлялась школа. Очень у многих детей самоконтроль не развит до такой степени, чтобы работающие родители спокойно оставляли их дома без присмотра. Школа сейчас до детей дотянуться и заставить их сдать, наконец, какую-то работу не способна. Поэтому на дистанте учителя немножко почувствовали себя в роли родителей, которые ничего не могут сделать с тем, что их дитя не является на урок или плохо себя там ведет, а родители немножко почувствовали себя в роли учителей, и всем это не понравилось.
Если говорить про проблемы с моим предметом — то мы, учителя литературы, пытаемся нащупать какие-то варианты, как с этой школьной классикой справиться, но над нами с одной стороны висит государство со своим единым списком и идеей ввести единомыслие в России, а с другой — родители беспокоятся. А вдруг мы со своими «экспериментами» не дадим детям нормальных фундаментальных знаний, и они не дай Бог не прочитают в свои пятнадцать лет «Мертвые души»? И это воспринимается, в общем-то, как катастрофа.
Даже при том, что мы пока сами составляем рабочую программу, оказывается, что дать ребенку полные, прочные фундаментальные представления о русской литературе, не говоря уже о зарубежной, — дело довольно нереалистичное. Мы либо скачем вширь, чтобы убедиться, что они по крайней мере все успели прочитать, либо копаем вглубь, чтобы надеяться, что они извлекли какую-то суть — это ведь очень медленный процесс. Как скрестить «быстро» и «медленно», «интенсивно» и «экстенсивно» — этого толком никто не знает, а здесь еще оказывается, что у нас дистант.
Нам приходится придумывать варианты вроде «поделить класс пополам, одной половине дать самостоятельную работу, с другой пока поговорить». Нам приходится сокращать уроки и увеличивать перемены.
Но если я сокращаю урок — я не все успеваю. Значит, надо мириться либо с тем, что дети не освоят все, что должны освоить, либо с тем, что им придется больше работать самостоятельно. Но ведь это делаю не только я, это делают все преподаватели по всем предметам. Поэтому дети оказываются перегружены, и домашние задания приходится вообще отменять. А часть уроков в зуме заменять заданиями, которые они могут сделать в любое другое время.
Но и здесь возникают проблемы. Ведь если оставить детям вместо урока лекцию и задание к ней, например, то дети мирно проспят утренние уроки, а вечером окажется, что заданий у них слишком много, чтобы делать еще и это. И учитель, который решил, что дети сами освоят первую часть материала, и готовит урок по второй, обнаруживает внезапно, что первую никто не освоил. И урок окажется сорванным, сюрприз!
Дети ведь еще до дистанта начали выть. Он просто довел все противоречия до какого-то крайнего обострения, и теперь все тянут на честном слове и на одном крыле.
Уже не важно, что не успеваем пройти программу, у всех есть понимание: не до жиру — быть бы живу.
Учителям тоже тяжело, потому что многие остались без лета. Мало того, что дистант страшно вымотал силы, но при этом еще и ЕГЭ бесконечно переносили. В результате выпускные прошли в конце июля, вместо двух летних месяцев отпуска остался один, и то так себе отпуск: ни тебе теплого моря, ни какой-то возможности спокойно вздохнуть, потому что все равно надо писать планы и собираться на работу.
В общем, все уже к сентябрю подошли с такой усталостью, что хорошо бы в отпуск прямо сейчас. А тут вместо отпуска — вторая волна дистанта. Сейчас никто не знает, когда уже мы выйдем на финишную прямую — но все надеются, что она за следующим поворотом, и ползут к ней на четвереньках.
«Мне просто страшно — и за учителей, и за детей»
Леонид Кацва, учитель истории в гимназии No1543:
— 2020-й — год дистанта, и никаких других отдельных итогов нет. Не только для меня, но и для всех учителей самым сложным оказалось к нему привыкнуть.
Посудите сами, я работаю 41-й год, и за все это время у меня ни разу не было перерыва больше двух месяцев во время отпуска. А здесь получается, что я отсутствовал на работе с 16 марта по конец августа. Потом чуть больше месяца мы работали очно, и вот опять история повторилась.
Все технологии массового обучения школьников были рассчитаны исключительно на очный формат. Переход на дистанционку студентов, насколько я знаю, принес преподавателям довольно много проблем. Но в школе это вызывает проблемы гораздо более серьезные.
Студент — хотя бы номинально — это взрослый человек, который сам отвечает за свою учебу. Конечно, семинары семинарами, но на лекциях преподаватель просто встает на кафедру и читает курс. В школе это совершенно невозможно, и не только потому, что нужны постоянные диалог и контроль.
Я преподаю в шестых и восьмых классах, соответственно, в прошлом году это были пятые и седьмые. И поначалу я вообще сказал, что не буду с пятиклассниками вот так, через компьютер, вести уроки. Раздавал задания, посылал детям свои презентации, параграфы учебников. Потом оказалось, что это все очень надолго, и я вынужден был перейти на уроки в зуме.
Посмотрите галерею блюд из советской школьной столовой, о которых мы до сих пор вспоминаем с содроганием:
Я веду урок, у меня в классе 30 детей. Стоит одному из них задуматься о постороннем — он даже не шалит, а только задумался, — я по выражению его глаз понимаю, что он далек от урока, и тут же его на урок возвращаю. Это первое.
Второе: на уроке дети находятся в коллективе, вместе с ними учитель. Дома же каждый ребенок сидит перед своим компьютером один, бесконтрольно. Рядом у него или интересная книжка может лежать, или телефон, или планшет. Я никогда не могу знать: вот та мордочка, которая видна в рамке, она сейчас вообще уроком занята или чем-то совсем посторонним?
Я живу далеко от школы. Но сейчас, на дистанте, устаю больше, чем когда мне нужно было каждый день тратить два часа на дорогу.
В классе ты подзаряжаешься от энергии детского коллектива. Это труднообъяснимая вещь. Я приходил в школу с тяжелой головной болью, проводил урок-другой. Глядь — а голова-то и не болит. Это одна сторона вопроса.
Другая сторона. Я веду урок: встал, прошелся, повернул к доске. Здесь я бесконечно сижу в кресле за монитором, как привязанный, и это очень утомляет. Таких шесть уроков проводишь и только доползаешь до рядом стоящего дивана, чтобы на него рухнуть.
Честно говоря, мне просто страшно — и за учителей, и за детей. Дистант все поглотил. Пандемия не предполагает, что будет нечто хорошее, на то она и пандемия, а не праздник.
Читайте также: Почему дети не должны учиться по шесть часов в день
Смотрите интересный ролик