«Везли в детский лагерь, а сдали в приют». Самое ужасное при возврате – ничего не сказать ребенку

Самая отвратительная и жестокая ситуация – когда родители оставляют ребенка, ничего ему не объясняют и лгут: «Мы приедем и тебя заберем». Что происходит с ребенком дальше, как довериться очередным взрослым, можно ли исцелить боль предательства и что вспоминают о родителях дети, которых возвращали, когда вырастают?

Кровная мать 26 лет назад хотела оставить Марию в роддоме. Но ее мама, Машина бабушка, жестко сказала: «В нашей семье так не принято, и я не позволю». Так что из больницы Маша поехала к бабушке, которой внучка была дорога по-настоящему. Кровные же родители выбрали алкоголь, и вскоре отец умер от туберкулеза, мать продолжала пить, но ее жизнь не соприкасалась с Машиной. Она росла под надежной защитой бабушкиной любви. Когда девочке было шесть лет, бабушка умерла.

Больницы, приют – все это Мария помнит размыто, как во сне. Лишенная родительских прав кровная мать стала пытаться забрать Машу, и, чтобы защитить девочку, ее из родного подмосковного города отдали в приемную семью в Москву.

– Кроме меня в семье жила еще девочка помладше, – рассказывает Мария. – Кажется, первые полгода вроде бы все было нормально. Я приняла и полюбила приемных родителей, стала их считать родными папой и мамой. Но, кажется, мама меня не очень приняла, она со мной не справлялась или просто не хотела. Не знаю, ощущала ли я это тогда, или это уже переживания взрослого человека. Я не помню, чтобы как-то сильно хулиганила – ребенок как ребенок, только обидчивый. Меня наказывали, ставили в угол на целый день и не разрешали выходить. Я выходила, просила прощения, но мама не хотела ничего слышать, говорила: «Иди обратно в угол». Иногда лупили чуть-чуть. Но все-таки больше мама воздействовала психологически – просто не разговаривала со мной либо отвозила к бабушке, своей матери. Вообще старалась проводить со мной поменьше времени. Через какое-то время родители начали ссориться и говорить о разводе, отец начал пить. Но все-таки я была уверена – это моя семья, я нужна им.

Марии приходится задумываться, чтобы подобрать более точные слова, она извиняется, что некоторые понятия забыла – вот уже пятнадцать лет она живет в Америке.

– Сколько я прожила в этой семье? Так, давайте считать... Четыре года, надо же! А мне казалось, значительно больше!

Приемные родители не предупредили, что собираются вернуть Машу в детское учреждение, не поговорили с ней, ничего не объяснили. Приемная мать спросила, хочет ли девочка отправиться в летний лагерь. Та охотно согласилась, поскольку уже бывала в лагерях. Приемная бабушка отвезла Машу в соцзащиту.

– Я думала, это просто, чтобы меня записать. И бабушка подтвердила: «Сейчас оформим документы для лагеря». А потом сказала: «Сиди здесь, я сейчас приду». И не пришла. Я поехала в лагерь, как позже поняла, с приютом, а тогда уверенная, что я – «родительская» девочка. Когда вернулась, поняла, что меня не заберут. Я считала, что сама виновата в случившемся, писала родителям письма, ждала, что они заберут меня. Через полгода поняла, что не заберут, и перестала думать об этом. Мне кажется, что все чувства, размышления, всю боль по этому поводу я глубоко заперла в себе и не позволяла им выйти наружу. Но с возрастом это больше и больше выходит, как-то действует на тебя, и не думать уже не получается.

Звезды, которые воспитывают приемных детей:

«Сейчас вызову полицию, ты не имеешь права меня касаться»

После возврата Мария два года провела в приюте. А через два года ей и другим детям из детского дома предложили съездить в Америку (дело было до принятия «закона Димы Яковлева»), познакомиться с семьями, которые хотели принять детей из России. Когда вернулась обратно, ей сообщили, что семья из штата Флорида, в которой она прожила две недели, хочет ее удочерить.

– Сначала ехать не хотела, плакала. Работники детского дома убеждали, что не надо упускать возможность попасть в семью. Переживая, я все-таки решилась ехать. Перед тем, как уехать в Америку, пыталась позвонить бывшей приемной матери, ведь я не простилась с моей сестрой, с младшей девочкой, которая тоже жила в семье. Недавно узнала, что она тоже была приемная и ее тоже вскоре вернули. Очень бы хотелось найти ее, поговорить.

Первые два года Марии было особенно сложно. Чужая страна, незнание языка, а главное – девочка разучилась доверять взрослым. Спасало то, что у американской приемной мамы – психологическое образование и она понимала, как справляться с такими проблемами. А проблем было много, девочка с трудом привыкала к новой семье.

– Я приехала в июне, а учебный год у них начинается в августе. Я пошла в обычную американскую школу, совершенно не зная языка. Родители объяснили учителям, что я пока просто посижу за партой, что могу – например, математику – буду делать. Через четыре-пять месяцев я выучила язык, стала получать отметки в школе, стало не так сложно, ведь я уже все понимала. Но я скучала по друзьям из детского дома, по стране, потому что здесь было все по-другому. Пару раз убегала. Один раз – в два часа ночи, родители волновались, вызвали полицию. Но я еще и языка тогда не знала, вернулась сама – куда бежать. Потом – привыкла, адаптировалась. Тем более, родители были терпеливыми. А еще я первые два года думала, что меня вернут обратно, и потому вела себя не очень хорошо, словно бы предлагая им такую возможность. Например, однажды, когда родители пытались уложить меня спать в положенное время, мама села рядом и положила руку мне на плечо. Я ей сказала: «Сейчас вызову полицию, ты не имеешь права меня касаться». А через два года я поняла – нет, меня не вернут, я останусь, я – часть семьи. Хотя по-настоящему глубоко это понимание пришло только после двадцати лет.

Приемную мать Маша называла в детстве только по имени. Став взрослой, она понимает, как той хотелось услышать обращение «мама», и сейчас она, чтобы сделать приятное, называет ее так. А тогда – просто не могла себя пересилить.

В 18 лет, после окончания школы, Мария уехала в колледж, потом – устроилась на работу, сняла квартиру – так начинается взрослая жизнь любого американского молодого человека. Сейчас она занимается созданием сайтов и рекламой в интернете.

Кажется, она так и не смогла до конца оттаять, справиться с той болью, которую испытала, вновь оказавшись в детском доме в десять лет.

– Знаю, что они меня любят, я их тоже люблю, – говорит о своих американских родителях Мария. – Уверена, что они всегда помогут и поддержат. Я очень счастлива, что встретила их, мне очень повезло с родителями, я благодарна за их терпение и любовь. Но если бы они были моими кровными родителями, мне кажется, я чувствовала бы себя чуть-чуть по-другому. Мне трудно это объяснить. Когда ты переходишь из семьи в другую семью, а потом в другую, что-то в тебе ломается, и трудно, как бы ты ни старался, после того, как тебя бросили, вновь глубоко принять в свое сердце людей, даже если ты их любишь.

Когда Мария уехала, ей было 12 лет. Спустя 15 лет она впервые приехала в родной город. Ей было важно размотать ниточки своего прошлого, встретиться с собой. Именно в этот приезд она узнала про девочку из приемной семьи, которую тоже вернули, поговорила с сотрудницей опеки, которая когда-то занималась историей Марии, встретилась с троюродными братьями, узнала, что кровная мать умерла.

– Мне кажется, что бóльшая часть меня русская, а другая часть – американская, ведь я выросла в Америке. Американская семья дала мне очень и очень многое. Но то, что вложили в меня в России, – очень важно. Больше всего я благодарна родной бабушке за шесть лет, что мы были вместе. Я увидела, что значит настоящая безусловная любовь родного человека. Без нее, я думаю, моя жизнь сложилась бы гораздо хуже. Работники соцзащиты и воспитатели в приюте, помогавшие мне, – я всем благодарна, ведь они оставили добрый след в моей душе. А насчет женщины, которую я когда-то называла мамой и которая вернула меня... Я вообще не хочу иметь к ней никакого отношения и что-либо слышать о ней.

Самое ужасное – ничего не сказать ребенку

– Это самая отвратительная и жестокая ситуация, когда родители оставляют ребенка и ничего ему не объясняют, а наоборот, лгут и говорят: «Мы приедем и тебя заберем», – рассказывает Алена Синкевич, тогда работавшая в агентстве по усыновлению. – Мне позвонила местный инспектор по делам несовершеннолетних и сказала мне, что к ним в приют приехала девочка, совершенно домашний ребенок, которому трудно придется в системе. Когда я познакомилась с Машей, тонко чувствующей девочкой, поняла, что это действительно так. 13 лет назад никаких очередей за детьми не было, подростков вообще не брали. Российские кандидаты в приемные родители просто не смотрели в их сторону, и мы стали искать ей семью в Америке. Но это мы понимали, что в системе Маша могла просто сломаться, она же совсем не думала об этом, оказавшись в чужой стране, где говорят и думают на другом языке – это серьезный фактор, усложняющий адаптацию. Психологически ей было трудно, даже когда она просто ездила в гости, а когда уже переехала жить, то привыкала с большим трудом.

– Ты говоришь, что эта Шерил хорошая, а знаешь, что она сделала однажды вечером? Выпила бокал вина! – говорила мне Маша, и это звучало так, словно на ее глазах взорвали атомную бомбу на заднем дворе. У нее был страх перед алкоголем, поскольку на опыте своей кровной семьи видела, как он рушит жизни. И разных страхов было много. Я уверена, что привыкание проходило бы гораздо легче, если бы не эта история с возвратом. Ребенок привыкает к новой семье, тем более, отдавая его туда, мы говорим ему: «Твои кровные родители не смогли тебя растить, они умерли или пьют, или другая какая-то причина. Вот семья, которая будет тебя растить правильно и хорошо». Потом эта семья возвращает ребенка. И когда мы в очередной раз говорим, ребенок не верит, что новая семья его не вернет, когда им будет удобно. «Я – член семьи, а из семьи не возвращают», – уходят долгие, долгие годы на то, чтобы для ребенка это был уже не вопрос слов и веры, а чтобы он просто видел – да, жизнь устроена именно так, и родители растят детей, не отдавая их ни при каких обстоятельствах. Маша сама сейчас говорит: «Я была таким ужасным подростком, и я так благодарна родителям, что они все это выдержали».

При нем мама написала отказ и озвучила, почему его оставляет

У Димы (имена приемных родителей и ребенка изменены) две мамы, точнее три – кровная умерла еще до изъятия мальчика из семьи. Семьи неблагополучной, и за свои три года жизни в ней он успел увидеть многое из того, что не должен видеть ребенок. После изъятия он два года пробыл в учреждении, а потом попал в приемную семью.

У мальчика были серьезные поведенческие трудности, в том числе – сексуализированное поведение. Справиться с помощью специалистов, к которым обращались родители, не получалось. Мама считала, что ребенок негативно влияет на других детей, и потому отдала его на пятидневку в интернат. Там Диму стали избивать другие дети.

Оказываясь дома и понимая, что в понедельник нужно вернуться в место, где ему плохо, Дима вел себя еще хуже, чем раньше. В школе он не учился. Если учитель был жестким, просто молча бездельничал, если мягким – мог обругать матом. Устроить в другую школу было проблематично. Его не брали ни в государственные, ни в частные.

– Если мальчик видел, что за ним наблюдают посторонние, то был очень послушным, милым ребеночком, который мог залезть на ручки, хотя ему шел девятый год. Но когда ему казалось, что его не видят, он вел себя, как уличный ребенок – ругался матом, дрался до крови, мог толкнуть, повалить другого ребенка, кинуть камнем. Сам мог залезть на высокое тонкое дерево, – рассказывает Татьяна, опытная многодетная приемная мама.

С Татьяной Дарья, приемная мама Димы, познакомилась, когда искала ребенку другую школу. Семью уже вели специалисты проекта «Близкие люди» БФ «Волонтеры в помощь детям-сиротам».

Мальчика все-таки удалось перевести в другую, частную школу, где его точно не били, приставили к нему тьютора, который следил за его поведением. Причем школу оплачивал фонд, а тьютора мама. Поведение Димы стало лучше, но все равно через год все закончилось возвратом. Дарью пугало сексуализированное поведение, она боялась, что это как-то скажется на ее кровных детях, она очень хотела помочь мальчику, но не справлялась.

Тогда встал вопрос о передаче Димы семье Татьяны, которую он знал уже два года, бывал в гостях.

Когда только зашел разговор о том, что мальчик переедет в новую семью, он отнесся к этому известию совершенно спокойно. Потому что был уверен – это все несерьезно, игра, и Дарья вернется за ним, он уедет. Когда начал понимать, что все серьезно, стал отказываться, психологам пришлось долго работать, чтобы он понял: если отказывается, то у него дорога – в интернат. На момент отказа ему уже было десять лет, и потому, по существующим законам, он должен был писать официальный отказ от одной семьи и согласие идти в другую семью. На этой процедуре должны присутствовать оба родителя – сдающий и принимающий.

– Тяжело было всем, – вспоминает Татьяна. – Нам помогала психолог Алена Синкевич, возглавляющая проект «Близкие люди», она вела нас все это время и сглаживала эмоции. Но все равно было ужасно.

Дима не верил, он до конца был уверен, что его просто пугают, что сейчас вот все закончится и будет, как раньше. Но вот все происходит, при нем Дарья пишет отказ, озвучивает, потому что так положено, все, из-за чего она хочет отказаться от мальчика. А он все это слышит.

Когда Татьяна с Димой вернулись домой, Дима словно окаменел, не показывал совсем никаких эмоций. Первые недели у него было два вида поведения, сменявшие друг друга. Первый – эмоциональная окаменелость, длившаяся часами, когда он по пять часов сидел, перекладывая свои вещи, что-то чертил на листочке, рвал бумажки. Потом он резко начинал выплескивать эмоции, накопленные за эти часы – визжал, кричал, бросал вещи, прыгал с одной двухъярусной кровати на другую, на спортивный комплекс.

Звезды, которые выросли в приемных семьях:

– Нужно было поймать такой момент, когда он уже устал, то есть способен услышать, но еще не успел нечаянно причинить вред себе или кому-то, и сказать: «Все, Дима, хватит, успокойся», – говорит Татьяна. – Он опять сдувался, словно выключался и вновь каменел. Среди наших детей – Ульяна, умственно отсталая девочка, тогда ей было 20 лет, сейчас – 24 года, по сути – вечный ребенок, с удовольствием играющий в песочнице. Мы были в деревне и с моей мамой видели, что сейчас Дима выдаст «бешеную реакцию», ждали взрыва. И вдруг Ульяна подходит к нему именно в тот момент, когда он уже взорвался, обнимает и говорит: «Пойдем, за вишенками сходим». Он начал успокаиваться прямо на глазах, потом взял Улю за руку и они вдвоем пошли за вишенкой. Уля вообще нам очень помогла тогда, в период адаптации. И они до сих пор очень дружат, правда, Дима перерос Ульяну и ментально, и физически, и сейчас скорее он ее опекает.

«У Димы сломана душа»

Сексуализированное поведение ушло буквально за несколько месяцев. В самом начале, дома, Татьяна поговорила с Димой, как со взрослым человеком:

– Я сказала: «Это не опасно для других, и меня этим не испугаешь, я тебя не отдам за такое поведение. Я вижу, что ты делаешь так, чтобы привлечь эмоциональное внимание других. Сейчас еще ничего, но когда ты вырастешь, могут быть проблемы». А еще я рассказала, как в нашей семье появился каждый приемный ребенок. Дима считал, что это у него все плохо, а у других – не жизнь, а сказка. Когда узнал, что все совсем не так, стал по-другому смотреть на многое.

Агрессивное поведение ушло со сменой школы, со сменой общения, еще до того, как Дима попал в семью Татьяны. Во время адаптации была не агрессия, а некий неосознанный неконтролируемый эмоциональный выход. Он нечаянно причинял вред другим просто в процессе игры, причем чуть ли не постоянно. Например, играют дети, один раскручивает скакалку, а остальные прыгают по кругу. У Димы веревка-прыгалка зацепляется одному ребенку за ногу, а другому рикошетом ударяет по щеке. Дети уверены, что это – злой умысел, кричат: «Дима ударил!» Хорошо, что Татьяна все видела и объяснила ситуацию. Другой случай – дети катаются на горке на «ватрушках». Татьяна сажает наверху, муж внизу ловит, все спокойно. Но во время спуска Дима падает, роняет сестру Свету, они падают, Света ударяется очками о горку, ранит стеклом веко, вокруг все в крови, дети в ужасе. И родители вновь объясняют, что Дима – не виноват.

– Таких случаев было много, – говорит Татьяна. – Приходилось все проговаривать с детьми. Я им говорила: «У нас в семье у каждого свои особенности. Ульяна до старости будет, как маленькая, а еще вспомните, когда Света приехала, она не умела совсем разговаривать, Тимур – не ходил. Сейчас Света учится в школе, хорошо говорит. Тимур – бегает и прыгает. А у Димы сломана душа. Если другим мы лечим руки, ноги, еще что-то, то Диме мы лечим душу».

Дима считал, что все проблемы – от кровных детей, ведь Дарья отдала его, опасаясь за них.

И мстил, высказывая свои обиды, кровным детям Татьяны, он говорил им то, что хотел сказать тем, другим детям.

До сих пор они работают с психологом. Вообще с психологами проекта «Близкие люди» семья перестала плотно взаимодействовать только в этом году – остались консультации по телефону. А первые два года вся семья обращалась к их помощи беспрерывно.

– Я была готова к чему угодно во время адаптации, но не ожидала, что он будет рваться обратно, – признается Татьяна. – У меня было такое ощущение, будто я – инспектор по делам несовершеннолетних и забрала ребенка из кровной семьи в приют. Приблизительно такое отношение у него было ко мне и ко всему окружению. Около года мы были для него врагами, которые не пускают его к маме. Но при этом он общался и общается с Дарьей, приезжает к ней в гости. Сейчас переживает меньше, если она не позвонит или не может принять его, но по-прежнему готов примчаться по первому требованию.

Дима все четыре года называл Татьяну тетей Таней и на «вы», а Дарью – мамой. И только месяц назад, рассказывая о себе педагогу по рисованию, сказал: «У меня была мама, но я себя так плохо вел и поэтому она отказалась от меня, а теперь у меня другая мама – Таня».

– Уже года два, как Дима стал относиться к нам бережно. При нас Дарью называет по имени, не мамой. Он понимает, что по-человечески мне тяжело отпускать его к Дарье, и как-то старается сообщать об этом мягче. С другой стороны, я понимаю, что если бы мы обрубили общение, то не факт, что у нас было бы все хорошо сейчас. А я вижу, как он больше и больше приближается к нам эмоционально. Порой я обращалась к Дарье за помощью. Например, в позапрошлом году, в сильные морозы, Дима категорически отказывался ходить в шапке, просто, выходя из дома, прятал в рюкзак. Я поговорила с Дарьей, и она подарила ему шапку, и вот в той подаренной шапке он согласился ходить. В прошлом году я ждала ребенка и не могла с детьми летом выехать отдыхать. Дарья взяла Диму, когда они ездили на юг, я полностью оплатила билеты, питание, проживание. Несмотря на то, что для меня вся эта ситуация с двумя мамами психологически не простая, я часто думаю: «Получается, у Димы много родственников, к которым он привязан, и это хорошо».

Прошлое ребенка сохранили

– В жизни Димы не произошла история, – говорит Алена Синкевич, – когда его, как морковку, вырвали из одной грядки и, ничего не объясняя, переставили в другую, сказав, что ты никогда не был на той грядке, вся настоящая твоя жизнь будет тут. Очень разрушает сознание детей, которых много перемещали, момент, что им каждый раз как бы нужно начинать жизнь заново. У них возникает ощущение, что всего прошлого не было, что оно неважно.

При неправильном перемещении у ребенка зачастую нет возможности самому собраться, ему не говорят об этом заранее, он не может взять свои любимые вещи, взять номера телефонов тех, с кем он прожил, например, много лет. То есть с ребенком как с человеком не считается никто, его перемещают, как предмет. Это разрушает личность ребенка, ведь она состоит, в том числе, из нашего прошлого, из наших представлений о себе сегодня и наших мыслей о будущем. А если человека лишают прошлого, он перестает понимать, кто он сегодня. Прошлое Димы не было обесценено, его сохранили.

Четвертая семья в жизни Полины

Когда Полине было три года, ее изъяли из кровной семьи, мать лишили родительских прав. Вскоре, правда, она оказалась у приемных родителей и даже как-то не задумывалась, что они не родные. Ей казалось, что это ее семья. Что это не так, Полина с болью поняла, снова оказавшись в детском доме спустя почти шесть лет. Приемные родители мотивировали возврат тем, что ухудшилось поведение девочки.

Вскоре объявился кровный отец, вышедший из тюрьмы, забрал девочку домой, а через несколько дней вернул обратно.

Через полтора года Полина попала в новую приемную семью. Оказалось, ее вместе с подругой взяли как бесплатную рабочую силу – ухаживать за собаками. Собак было очень много, девочки их выгуливали, кормили, убирали за ними. Еле продержавшись полгода, они сбежали...

Со Светланой Строгановой, главой родительского клуба фонда «Арифметика добра», многодетной приемной мамой, Полина познакомилась на театральном фестивале «Я не один», в котором участвовали дети из детских домов и приемных семей.

– Я не планировала брать еще детей, потому что у меня уже было трое приемных и последнюю дочь я взяла как раз за два года до появления Полины, – говорит Светлана.

Сначала было знакомство в лагере «Поленово», потом встреча на театральных показах в Москве, переписка. Девочку пригласили в гости на зимние каникулы.

– Когда я приглашала ее приехать к нам в гости, я понимала, чем, скорее всего, это закончится. Она должна была посмотреть на нас, мы на нее, – рассказывает Светлана. – Устроит ли ее, что в семье столько детей, или, может быть, она скажет: «Слишком много людей, и вообще семья не очень – не миллионеры. Потому что у детей-сирот порой есть ожидания, что в приемной семье трехэтажный особняк, дорогая машина. Мы же живем в обычной квартире. В конце каникул, когда Полине надо было ехать домой, я задала ей вопрос: хочет ли она приехать сюда насовсем. Она сказала, что да. Я предупредила, что обратного пути не будет, кто сюда приходит, обратно уже не уходит – разве что замуж. В марте 2018 года я забрала ее из Челябинска.

К появлению нового члена в семье, как обычно, готовились основательно. Все дети, кровные и приемные, ходили к психологу, прорабатывали те моменты, которые могут дать какие-то сложности. Когда Полина приехала, она тоже получала помощь психолога. Готовили ее специалисты и в детском доме.

– Я была готова к самому тяжелому варианту, и для меня – из разряда чудес, что адаптация прошла почти гладко, ведь я понимаю: если бы со мной так обходились люди несколько раз в жизни, мне сложно было бы кому-то поверить вновь. К счастью, Полина рискнула, доверилась нам. Важно, чтобы ни у ребенка, ни у родителей не было каких-то ожиданий, иллюзий. Я все моменты проговаривала с Полиной, а со своей стороны всегда была уверена – ребенок не должен соответствовать моим ожиданиям. Когда она пришла к нам, плохо училась. Ну и что? Как еще она должна учиться, если в детском доме никто ее учебой особенно и не занимался. В школе, скорее всего, просто ставили тройки, чтобы не возиться. Не было ожиданий и не было причин для конфликтов. Мы не обсуждаем с Полиной ее прошлую жизнь. Предполагаю, что она это делает с психологом. Мне же просто рассказала все, как свою историю, но на обсуждения не идет, видимо, нет внутренней необходимости. Но она знает, что в любой момент, если она захочет, я готова.

Впервые опубликовано 24 июня 2019 года

Оксана Головко

Смотрите видео: