Обломки в сердце
Больше 100 лет назад Оскар Уайльд написал: «В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает, что мы их прощаем».
Это убедительный ответ каждому, кто говорит, что «обиды на родителей» изобретены недавно вместе с «психологическими травмами», а в прежние времена, мол, не было ни травм, ни обид, и никому не приходило в голову на родителей обижаться. Их только почитали и благодарили.
Но нет, я слышала много историй от очень старых людей. О маме, всегда предпочитавшей младшего брата, которая однажды отдала ему деревянный самолет старшего, а потом, когда игрушка оказалась сломана, врала, говорила, что на него наступила корова. И вот — прожита жизнь, давно нет мамы, а обломки самолета торчат в сердце старого человека, в сердце, которое уже и кровь-то качает с трудом.
Обиды, казалось бы, забытые, из самого-самого детства, всплывают, когда жизнь обходится с нами несправедливо. Когда нет сил. Когда мы стареем, болеем, чувствуем себя одинокими. Иногда они терпимые, а иногда невыносимо больные.
Почему так стыдно об этом говорить
Некоторые обиды, расскажи мы о них, даже позволили бы нам претендовать на сочувствие — как родители били, запирали в темной ванной, унижали, не выпускали гулять. Как мама закрывала глаза на поведение дядюшки, который скребся по ночам в спальню к девочке-подростку. Как пил отец, избивая детей кирзовыми сапогами, и вся семья в тяжелом ужасе ждала выходных.
Но как же стыдно о таком рассказывать! Стыдно, что кто-то, узнав о таком, подумает, что мы — из плохой, дефектной семьи, а значит, и сами с изъяном.
А о других говорить сложно, потому что кажется — обязательно услышишь «да это несерьезно», «стоит ли столько лет помнить», «родителей нужно прощать». Например, о любимой кукле, которую мама, не спрашивая нас, кому-то подарила. И еще сказала потом: «Ты что, жадина? Убирайся, терпеть не могу жадин».
Или как родители не нашли денег на поездку в Петербург — а все остальные одноклассники поехали. Или как мама нашла и прочитала личный дневник.
Как отец, отводя в садик, раздраженно отмахивался от воспитательницы: «Не ест? Ну руки ей свяжите и в рот пихайте». Какое это было внезапное и жуткое ощущение предательства с папиной стороны! Хотя ведь никто не связал? Не связал. И кашу в рот не пихал? Нет.
А обида жива. Что с ним делать, с этим отравленным осколком, чтобы он перестал нас тревожить? Можно ли заменить горечь прощением?
Шаг первый. Признать — обида есть
Главное правило — не пытаться выбить из себя прощение силой. Не твердить себе, что обижаться тут не на что, глупо и не по-взрослому. И вообще «дело было давно». Не запрещать себе обиду и помнить, что у них не бывает срока давности. Это то же самое, что пытаться запретить себе изжогу или вывих плеча — чем больше мы делаем вид, что все в порядке, тем сильнее боль накатывает в самые неожиданные моменты.
Шаг второй. Рассказать о ней
Второй и очень важный шаг — рассказать связную историю об этой обиде. Тут многие вздрагивают, защитно выставляя вперед руку, и говорят: «Нет, не буду никому рассказывать, еще этого не хватало». Необязательно кому-то.
Бывает, что вокруг нас действительно нет людей, с которыми можно было бы поделиться спокойно, безопасно, рассчитывая на понимание. Задача — рассказать хотя бы самим себе эту историю, а может, написать ее. Так, чтобы она стала похожа на сценарий фильма — чтобы герои в ней обрели характеры и нам стало ясно, почему они поступали так, как поступали. Чтобы мы увидели картинку не только собственными детскими глазами, а с нескольких точек.
Оптика меняется, и мы начинаем видеть их своими нынешними, взрослыми глазами — вот тут они страшно сами боялись общественного осуждения, вот тут срывались в истерику, потому что не хватало силенок, а вот тут, увы, были по-настоящему злы и жестоки.
Любые объяснения, которые мы находим, для психики лучше, чем никаких объяснений. Потому что в детской обиде практически всегда есть непонимание — почему, почему родитель оказался не добрым и сильным защитником, а лживым слабаком? Злым предателем? Как это могло случиться? Рассказывая себе или другим историю, мы находим объяснение — а вот так. Такое бывает.
Шаг третий. Простить?
Следующий шаг — вписать те детские, больные и яркие обиды, в рисунок сегодняшних отношений с родителями.
Некоторые истории запоминаются именно потому, что родитель делает что-то, чего не делал никогда ни до, ни после. Как мама могла тогда обмануть и не прийти на утренник?! Она ведь никогда... И нас учила говорить только правду! Как папа мог проявить такую жестокость?! Ведь это тот папа, с которым катались на коньках, который наряжал нас на утренник в костюм лисички, тот папа, который плакал на выпускном.
И ясно становится, что на несколько случаев родительских провалов (а они неизбежны) были десятки, сотни случаев, когда родитель справился, не сорвался. А где-то и правда был сильным и великодушным. Эта часть картинки выходит из сумрака и как будто подсвечивается легким светом.
Но бывает и наоборот — запоминается то, что происходило раз за разом и каждый раз попадало в одну и ту же рану, так, что к этой ране с годами стало невозможно прикоснуться. Мама не раз предпочла младшего брата, а делает это всегда, до сих пор, демонстративно, и это больно и злит. Папа не раз оказался жесток и повел себя, как истеричный ребенок. Он и сейчас так себя ведет. Капризничает, обзывается, манипулирует и требует внимания.
Тогда постепенно мы понимаем. То, что прощать-то надо не один эпизод, а целый огромный каталог историй, в которых нас, раз за разом, подводил любимый человек.
Единственный, других нам тогда никто не предлагал. Тут можно осознать масштабность задачи и понять — нет, это не легко и не быстро. И пожалеть себя, и посочувствовать.
А иногда это и вовсе невозможно. Например, если другая сторона даже мысли не допускает, что в чем-то когда-то ошибалась.
Если родитель продолжает причинять нам боль самыми разными способами — обманывая или контролируя, унижая или постоянно «сдавая» нас, теперь уже не дядюшке, скребущемуся в спальню, а всем остальным, кто хочет нами беззастенчиво попользоваться. Начиная от работодателя и заканчивая дальними родственниками.
Почему иногда простить невозможно
Не всегда прощение возможно, и об этом важно помнить.
Мы можем пройти 9 из 10 шагов к прощению, но вот этот последний, десятый шажок кто-то должен сделать нам навстречу. К нам, а не от нас. Необязательно в виде буквального признания той, давней вины — в конце концов, родители часто и правда не помнят того, что так больно нас ранило. Не считают важным, не хотят «каяться». Иногда физически не могут.
Но иногда они способны на еле заметные, символические шаги. Внезапное ласковое слово, когда мы не ждем. Признание того, как сильно мы устали. Что-то, что позволит нам мысленно склеить в своем сердце обломки того деревянного самолетика.
Когда совы возвращаются
Иногда, когда моя дочь особенно устала, ей одиноко, подружки не звонят, а мы, родители, страшно заняты работой, она говорит:
— Мама, а помнишь мою любимую тарелку с совами, которую ты разбила?
— Помню, — говорю я, — и как ты плакала.
Тарелка выскользнула из моих рук в раковину и разбилась. Сов было семь. Дочери тогда — года три. Сейчас ей почти десять, но иногда она вспоминает. Не знаю, сохранится ли это воспоминание на всю жизнь, наша память причудлива и непредсказуема.
Но каждый раз, когда в грустные вечера эти совы возвращаются, я подтверждаю: мне жалко, жалко, я помню этих сов, прости меня, малыш. Я хочу верить, что этого хватит.
Смотрите интересный ролик
