Здравствуйте, уважаемые форумчане

)) Сегодняшняя наша тема посвящена творчеству Евгения Евтушенко.
Родился 18 июля 1933 года в Сибири, на станции Зима Иркутской области.
Отец - Гангнус Александр Рудольфович (1910-1976), геолог. Мать -
Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный
деятель культуры РСФСР. Супруга - Евтушенко Мария Владимировна (1961 г.
рожд.), врач, филолог.
В Зиме прошли незабываемые детские годы Евгения Евтушенко. «Откуда
родом я? Я с некой / сибирской станции Зима...» Этому городу посвящены
одни из самых пронзительных его лирических стихотворений и многие главы
ранних поэм.
Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из
его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания
сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Совсем не
умильные вирши, а талантливые пробы пера (или карандаша) 5-7-летнего
ребенка. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и
школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его
способностей.
Поэт не раз с благодарн
остью вспоминает родителей, которые с ранних
лет помогали ему через каждодневное общение, книги, знакомство и
соприкосновение с искусством познать ценности окружающего мира,
художественного наследия. «Отец часами мог рассказывать мне, еще
несмышленому ребенку, и о падении Вавилона, и об испанской инквизиции, и
о войне Алой и Белой роз, и о Вильгельме Оранском... Благодаря отцу я
уже в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма,
Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый
винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг...»
В последующие годы, несмотря на то, что у Александра Рудольфовича
образовалась другая семья, он продолжал воспитание своего старшего сына
поэзией. Так, осенью 1944 года они вместе ходили на вечер поэзии в МГУ,
бывали и на других вечерах, слушая стихи Анны Ахматовой, Бориса
Пастернака, Михаила Светлова, Александра Твардовского, Павла
Антокольского и других поэтов.
Зинаида Ермолаевна не препятствовала встречам Жени с отцом, а еще
раньше, когда писала ему письма, посылала стихи сына, в которых уже
попадались строки и рифмы, свидетельствующие о способностях мальчика,
так рано взявшегося за перо. Мама верила в его способности и отдавала
себе отчет в ценности его ранних опытов. В ее доме бывали артисты - и ставшие впоследствии знаменитостями, и скромные труженики мосэстрадовской сцены. Гостеприимство Зинаиды Ермолаевны распространялось не только на
собственных друзей, но и на окружение молодого, вступающего в бурную
творческую жизнь сына. Своими в доме были многие поэты - Евгений
Винокуров, Владимир Соколов, Роберт Рождественский, Григорий Поженян,
Михаил Луконин и другие, не говоря уже о Белле Ахмадулиной, первой жене
поэта; прозаик Юрий Казаков, драматург Михаил Рощин, литературовед
Владимир Барлас, студенты Литературного института, художники Юрий
Васильев и Олег Целков, актеры Борис Моргунов и Евгений Урбанский...
Поэт рос и учился в Москве, посещал поэтическу
ю студию Дома пионеров.
Был студентом Литературного института, в 1957 году исключен за
выступления в защиту романа В. Дудинцева «Не хлебом единым». Печататься
начал в 16 лет. Первые публикации стихов в газете «Советский спорт»
датированы 1949 годом. Принятый в Союз писателей СССР в 1952 году, стал
самым молодым его членом.
Подлинно дебютными стали не первая «ходульно-романтическая книжка», как
аттестует сегодня «Разведчики грядущего»(1952) сам поэт, и даже не вторая -
«Третий снег» (1955), а третья - «Шоссе энтузиастов» (1956) и четвертая -
«Обещание» (1957) книги, а также поэма «Станция Зима» (1953-56). Именно
в этих сборниках и поэме Евтушенко осознает себя поэтом нового,
вступающего в жизнь поколения, которое позже назовут поколением
«шестидесятников», и громко заявляет об этом программным стихотворением
«Лучшим из поколения».
Идейно-нравстве
нный кодекс поэта был сформулирован не сразу: на исходе
1950-х годов он во весь голос заговорил о гражданственности, хотя дал ей
поначалу крайне зыбкое, расплывчатое, приблизительное определение: «Она
совсем не понуканье, / а добровольная война. / Она - большое пониманье /
и доблесть высшая она». Развивая и углубляя ту же мысль в «Молитве
перед поэмой», которой открывается «Братская ГЭС», Евтушенко найдет куда
более ясные, четкие определения: «Поэт в России - больше, чем поэт. / В
ней суждено поэтами рождаться / лишь тем, в ком бродит гордый дух
гражданства, / кому уюта нет, покоя нет».
После опубликования во французском еженедельнике
"Экспресс" своей "Автобиографии&quo
t; (1963) был подвергнут резкой критике.
Вместе с Ю.Казаковым уезжает на Печору, живет на Севере, знакомится с
трудом рыбаков и зверобоев. Эта поездка оставила яркий след в его
творчестве, породила большой цикл стихотворений, опубликованных
впоследствии в "Новом мире" и "Юности" ("Баллада о браконьерстве",
"Баллада о миражах", "Качка" и др.).
Евтушенко не только был на всех континентах
земли, но и написал стихи и поэмы о каждой стране, где побывал. Его имя
известно во всем мире. Популярности поэта способствовала и его манера
чтения стихов с эстрады.
С середины 1960-х, когда им была написана
"Братская ГЭС", Евтушенко постоянно обращается к большой поэтической
форме. Им опубликовано 14 поэм ("Казанский университет", 1970;
"Ивановские ситцы", 1976; "Непрядва", 1980; "Под кожей статуи Свободы",
1968; "Снег в Токио", 1974; "Голубь в Сантьяго", 1978; "Мама и
нейтронная бомба", 1982, и др.).
Евгений Евтушенко был редактором многих книг, составителем ряда больших и
малых антологий, вел творческие вечера поэтов, составлял радио- и
телепрограммы, организовывал грамзаписи, сам выступал с чтением стихов
А. Блока, Н. Гумилева, В. Маяковского, А. Твардовского, писал статьи, в
том числе для конвертов пластинок (об А. Ахматовой, М. Цветаевой, О.
Мандельштаме, С. Есенине, С. Кирсанове, Е. Винокурове, А. Межирове, Б.
Окуджаве, В. Соколове, Н. Матвеевой, Р. Казаковой и многих других).
Живет и работает в Москве. Преподает в американских
университетах русскую поэзию по собственному учебнику ("Антология
русской поэзии"

.

Поэт в России - больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Сумею ли? Культуры не хватает...
На
Но дух России надо мной витает
и дерзновенно пробовать велит.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти, и победы,
про
великие российские поэты...
Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь -
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонт
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра -
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
боль иссеч
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О
и два кренящихся крыла,
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай, Пастернак, смещенье дней,
смущенье веток,
сраще
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есен
к березкам и лугам, к зверью и людям
и ко всему другому на земле,
что мы с тобой так беззащитно любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйст
бас,
непримиримость грозную к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам
Шестидесятники
Кто были мы, шестидесятники?
На гребне вала пенного в двадцатом веке как десантики
Из двадцать первого.
И мы, без лестниц и без робости,
На
Вернув отобранный при обыске
Хрустальный башмачок поэзии.
Давая звонкие пощёчины, чтобы не дрыхнул,
Современнику,
Мы прор
Окно в Европу и Америку!
Мы для кого-то были модными,
Кого-то славой мы обидели,
Но вас мы сделали свободными, сегодняшние оскорбители!
Пугали наши вкусы, склонности,
И то, что слишком забываемся,
А мы не умерли от скромности и умирать не собираемся!
Пускай шипят, что мы бездарн
Продажные и лицемерные
Но всё равно - мы легендарные!
Оплёванные, но бессмертные!
В. Корнилову
Предощущение стиха
у настоящего поэта
есть ощущение греха,
что совершен когда-то, где-то.
Пуст
себя считает он повинным,
настолько с племенем земным
он сросся чувством пуповины.
И он по свету, сам не свой,
бежит от славы и восторга
вс
но только — поднятой высоко.
Потери мира и войны,
любая сломанная ветка
в нем вырастают до вины,
его вины — не просто века.
И жизн
Она грешным-грешна подавно.
Любая женщина — вина,
дар без возможности отдарка.
Поэтом вечно движет стыд,
его кидая в необъя
и он костьми мосты мостит,
оплачивая неоплатность.
А там, а там, в конце пути,
который есть, куда ни денься,
о
на это даже не надеясь.
И дух от плоти отойдет,
и — в пекло, раем не прельщенный,
прощенный господом, да вот
самим собою не прощенны
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью,
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкин
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушк
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Бы
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
мы их привыкли умерять,
и жить еще мы не умеем
и не умеем умирать.
Но, избегая вырождений,
н
как будто входим в дом враждебный,
где выстрел надо совершить.
Так что ж, стрелять по цели - или
чтоб чаю нам преподне
чтоб мы заряд не разрядили,
а наследили и ушли?
И там найти, глотая воздух,
для оправдания пример
и, оглянувш
невыстреливший револьвер.
о, эти взбалмошные сборы,
о, эти наши вечера!
О, наше комнатное пекло,
на чайных блюдцах горки пепла,
и сидра пузырьки,
и баклажанная икра!
Здесь разговоров нет окольных.
Здесь исполнитель арий сольных
и скульптор в кедах баскетбольных
к
Высокомерно и судебно
здесь разглагольствует студентка
с тяжелокованной косой.
Здесь песни под рояль поются,
и по
здесь безнаказанно смеются
над платьем голых королей.
Здесь столько мнений, столько прений
и о путях России прежней,
и о сего
Все дышит радостно и грозно.
И расходиться уже поздно.
Пусть это кажется игрой:
не зря мы в спорах этих сипнем,
не зря насмешкам
не зря стаканы с бледным сидром
стоят в соседстве с хлебом ситным
и баклажанною икрой!
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнооб
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.
Со мною вот что происходит
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненуж
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких
костер занявшийся гудит,
и женщина из полумрака
глазами зыбкими глядит.
Потом под пихтою приляжет
на кур
и мне,
задумчивая,
скажет:
"А ну-ка, спой!.."-
и
Лежит, отдавшаяся песням,
и подпевает про себя,
рукой с латышским светлым перстнем
цветок алтайский теребя.
Мы были рядом в том походе.
Вс
и рассудительная вроде,
а вот в мальчишку влюблена.
От шуток едких и топорных
я замыкался и молчал,
когда лысеющи
меня лениво поучал:
"Таких встречаешь, брат, не часто.
В тайге все проще, чем в Москве.
Да ты не думай, что начальство!
Т
А я был тихий и серьезный
и в ночи длинные свои
мечтал о пламенной и грозной,
о замечат
Но как-то вынес одеяло
и лег в саду,
а у плетня
она с подругою стояла
и говорила про меня.
К плетню
я услыхал в тени ветвей,
что с нецелованным парнишкой
занятно баловаться ей...
Побрел я берегом туманным,
побрел один в ночную тьму,
и все казалось мне обманным,
и я не верил ничему.
Ни песням девичьим в долине,
ни воркованию ручья...
Я лег ничк
и горько-горько плакал я.
Но как мое,
мое владенье,
в текучих отблесках огня
всходило смутное виденье
и наплыва
Я видел -
спит у ног собака,
костер занявшийся гудит,
и женщина
из полумрака
глаза
И, по сирени, сеньорит несёт к арене.
И пота пенистый потоп смывает тумбы.
По белым звёздочкам топ-топ малютки-туфли.
По белым звёздо
А если кто сегодня груб - плевать! Коррида!
И все вокруг чего-то ждет...
Под этот снег, под тихий снег,
Хочу сказать при всех:
'Мой самый главный человек,
Взгляни со мной на этот снег -
Он чист, как то, о чем молчу,
О чем
Кто мне любовь мою принес?
Наверно, добрый Дед Мороз.
Когда в окно с тобой смотрю,
Я снег благодарю.
А снег идет, а снег идет,
И все мерцает и плывет.
За то, что ты в моей судьбе,
Спасибо, снег, тебе.
Мне - дай все небо! Землю всю положь!
Моря и реки, горные лавины
Мои - не соглашаюсь на дележ!
Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью.
Все полно
Я не хочу ни половины счастья,
Ни половины горя не хочу!
Хочу лишь половину той подушки,
Где, бережно прижатое к щеке,
Беспомощ
Кольцо мерцает на твоей руке.
писатель? - спорит целый мир.
Знаток я, может, не отменный,
ну, а по моему - Шекспир.
И вечность
прибоем бьется о виски
сейчас, когда в одном смятенье
и гении, и дураки.
И, руки медленно ломая,
под реактивный
спешат к метро или трамваям,
толпою гамлеты бегут
Артисты просто жалко мямлят
в сравнение с басом бурь и битв,
когда и шар земной, как Гамлет,
реша
Любовь неразделенная страшна,
но тем, кому весь мир лишь биржа, драка,
любовь неразделенная смешна,
как профиль Сирано де Бержерака.
Оди
сказал жене в театре "Современник":
"
Вот дурень! Я, к примеру, никогда бы
так не страдал из-за какой-то бабы...
Другую бы нашел - и все дела".
В затравленных глазах его жены
забито проглянуло
Из мужа перло - аж трещали швы!-
смертельное духовное здоровье.
О, сколько их, таких здоровяков,
страдающ
Для них есть бабы: нет прекрасной дамы.
А разве сам я в чем-то не таков?
Зевая, мы играем, как в картишки,
в засаленные
боясь трагедий, истинных страстей.
Наверное, мы с вами просто трусы,
когда мы подгоняем наши вкусы
под то, что подоступн
Не раз шептал мне внутренний подонок
из грязных подсознательных потемок:
"Э, братец, эта - сложный матерьял...&quo
и я трусливо ускользал в несложность
и, может быть, великую возможность
любви неразделенной потерял.
Мужчина
расчетом на взаимность обесчещен.
О, рыцарство печальных Сирано,
ты из мужчин переместилось в женщин.
В любви вы либо рыцарь, либо вы
не любите. Закон есть непреклон
в ком дара нет любви неразделенной,
в том нету дара божьего любви.
Дай бог познать страданий благодать,
и трепет
и сладость безнадежного ожидать,
и счастье глупой верности несчастной.
И, тянущийся тайно к мятежу
прот
в полулюбви запутавшись, брожу
с тоскою о любви неразделенной